Ксения Медведевич - Кладезь бездны
– Что это с ним… – досадливо пожал плечами Сумама.
Абид только отмахнулся:
– Сворачиваемся прям завтра! – Бедуин все еще никак не мог нарадоваться хорошей новости.
Бубнеж раненого, меж тем, перешел в собачье поскуливание, а потом в какой-то собачий привизг – лекарь взялся за стрелу.
Абид недовольно покосился в ту сторону и вдруг просиял: под навес, вздыхая и покряхтывая, заходил почтеннейший мулла Абд-ар-Рафи ибн Салах с большой корзиной сухого хлеба. Сумама тоже вспомнил, что давно не ел.
Они с Абидом уже принялись за свой хушканандж, как снаружи заорали люди и затопали лошади. Кто-то верховой с разгону подскакивал, не иначе. Выглянув наружу, Абид ахнул и чуть не подавился лепешкой. Сумама даже не успел спросить, в чем дело, ибо дело объявило себя незамедлительно.
Сумеречный голос рявкнул по-сумеречному, аураннка тут же метнулась от раненого наружу, затараторила, закланялась, а сумеречный голос зазвенел совсем близко, в этот раз на ашшари:
– Я ищу Джунайда, о ибн Салах! Ты, случаем, не видел его?
Тарик.
К тому же злой Тарик. Впрочем, кто его добрым видел, интересно…
Поглядев на Абида – парень весь сжался и явно испытывал на себе заклинание невидимости – Сумама тоже испугался. Мало ли что…
– Говорят, его видели у…
Сказать, где видели Джунайда, мулла не успел.
Тарик прервал его – очень тихим голосом:
– Что я здесь вижу?
И вот тут Сумама испугался по-настоящему. Потому что в тихом голосе нерегиля он услышал столько змеиной злобы, что разом уверовал в истинность рассказов про Великое Бедствие. Именно таким голосом аль-Кариа, наверное, приказывал стирать с лица земли города.
– Я спрашиваю: что я здесь вижу?
Абид пискнул и уткнулся лицом в землю. Сумама, преодолевая тошнотный ужас, посмотрел вверх. Открывшийся просвет закрывала высокая фигура верхового. В лицо нерегилю Сумама взглянуть не решился. Зато хорошо разглядел широкую спину муллы, когда тот шагнул навстречу Тарику:
– Это раненый, о Тарик.
– Ты ошибаешься, о ибн Салах, – прошипело со спины лошади. – Это труп. Элбег! Дай мне копье!
– Не позволю, – тихим голосом ответил мулла.
И Сумама все понял. Белый красивый халат. Была б зеленая чалма на голове – узнал бы точно. Копье Богини. Бывшее. Посмотрев в сторону кармата, кайсит увидел насмерть перепуганного, дрожащего губами человека. Широко раскрыв глаза, тот неотрывно смотрел на свою смерть в обличье сумеречника.
– Отойди, – мягко приказал нерегиль.
– Не позволю, – тихо повторил мулла.
В страшной тишине звякнул мундштук лошади.
– Что же это получается? – ласково проговорил Тарик. – Мы тут, понимаешь, карматов убиваем, а вы их, получается, лечите? Как мне тебя понимать, о ибн Салах?
– Это просто люди, которым задурили голову, – твердо сказал мулла. – Ты сам это видишь, о Тарик. Это просто человек. Посланник Всевышнего велел проявлять к людям милосердие.
Нерегиль расхохотался, и от звука этого смеха Сумама закрыл глаза – смотреть на мир ему расхотелось.
– Милосе-е-ердие… – издевательски протянул Тарик, отсмеявшись. – Увы, старик. Милосердие не входит в число моих главных добродетелей. Я бы даже сказал, что милосердие вообще не входит в число моих добродетелей. Отойди.
– Нет.
То, что нерегиль занес копье, Сумама почувствовал сквозь веки – всей кожей.
Свистнуло, визгнуло, звякнуло с громким хрустом.
Осторожно приоткрыв глаза, кайсит увидел ожидаемое: сумеречница мертвой хваткой держала сбитого с ног муллу – видно, успела в последний момент оттолкнуть в сторону. Абд-ар-Рафи ибн Салах, впрочем, не сопротивлялся. Он неотрывно смотрел на то, из чего торчало легкое тонкое копье.
– Я же сказал – труп.
С непередаваемым презрением Тарик добавил:
– Ничего-то вы, люди, не умеете довести до конца…
Посмотрев на мертвеца, Сумама тихо отложил в сторону недоеденный хлеб.
Никто не решился сказать ни слова даже после того, как Тарик с джунгарами ускакали. Стук копыт давно стих, но под навесом было всё так же очень, очень тихо.
* * *Ночь, незадолго до рассвета
Высокая фигура князя четко вырисовывалась на фоне подсвеченного кострами неба. Тарег-сама стоял на пороге, придерживая рукой полог шатра, и глядел куда-то в ночь.
Майеса подумала: хорошо, что нехорошая, бередящая сердце звезда уже скрылась. Каждый раз, когда женщина видела два ее острых рога и золотистый ореол, ей становилось не по себе. И ребенок волновался, поддавал ножками.
Покосившись на прикрытый шелком зимнего платья живот, Майеса улыбнулась. И положила ладонь на полупрозрачную яшму медальона. Бледная зелень камня матово поблескивала в золотой оправе: ханьский мастер придал талисману форму играющего котенка. Тарегу-сама джинн подарил парный амулет – тоже, если вдуматься, кошку. Снежный барс скалил острые зубы, мягко ступал широкими лапами. «Они знают друг друга, зовут друг друга, не бросят друг друга», – умильно промурлыкал Имруулькайс, заглядывая ей в глаза. Майеса долго благодарила: неразлучная яшма – драгоценный подарок. Рассказывали, что, пока фигурки целы, судьбы их владельцев связаны.
«Возможно, это… поможет ему, – мурлыкнул джинн на ухо. – Поможет его душе вернуться, когда… ну, вы, госпожа, понимаете когда».
Она понимала. Нагревшаяся в ладони яшма лучилась мягким, успокаивавшим удары сердца теплом. Кто знает, возможно, тем, что войско уходит из гибельной земли, тем, что отдалились последний бой и страшная развязка этого похода, Майеса обязана магии медальонов, кошачьему волшебству.
– Я не отпущу тебя, Тарег-сама… – одними губами прошептала аураннка. – Не отдам…
Словно расслышав беззвучный шепот, князь обернулся.
– Долг не позволяет мне радоваться, мой господин, – виновато улыбнулась она. – Великое дело не доведено до конца, и враг не повержен. Но, как ни странно, в таком повороте судьбы мне видится благо… Теперь, что бы ни случилось дальше, вы сможете увидеть рождение сына. Простите эту недостойную, Тарег-сама. Но я рада, что мы покидаем аль-Ахсу…
Совершенно неожиданно князь улыбнулся в ответ:
– Я тоже рад, моя госпожа.
– П-правда?.. Вы не сердитесь?
– Нет.
Тарег-сама подошел и сел напротив. Малыш проснулся и радостно закувыркался.
– Он тоже радуется…
По щекам потекли предательские слезы, и Майесе пришлось закрыться рукавом, чтобы скрыть свою недостойную слабость.
Поэтому вбежавшего в шатер Эда она не увидела.
– Тарег-сама!.. – запыхавшись, выдохнул оруженосец после поклона. – Тебя требует халиф!
– Чего еще хочет этот надоедливый смертный?! – вспыхнувшая ярость на мгновение заставила Майесу забыть о приличиях.
– Простите меня, Тарег-сама, о простите… – тут же покаянно забормотала она, беря себя в руки.
– У нас… новости, – жалобно проговорил Эда.
– Что случилось? – спокойным голосом осведомился князь.
Оруженосец опасливо покосился на госпожу. И наконец выдавил из себя:
– У нас… три новости, Тарег-сама. Первая – в лагерь пришел… старик. Сказал, что он… пастух. И знает здешние места. Сказал, что сможет провести нас через тайное ущелье. Через Маджарский хребет.
Майеса тихо ахнула:
– Нет…
Эда сжался и, старательно не глядя на нее, продолжил:
– Халиф побеседовал с этим… пастухом. И решил принять его помощь. Мы идем через горы, чтобы встретиться с войском карматского вождя аль-Джилани. Мариды сказали, что оно стоит совсем недалеко, в одной из горных долин. Мы не уходим из аль-Ахсы, Тарег-сама.
Слезы капали на зимний шелк платья, на ладонь и на яшму медальона. Горе Майесы было таким сильным и всепоглощающим, что глаза заволокло туманом. «Это… несправедливо… Какая жестокая шутка… Зачем судьба позволила надеяться мне…»
– Какова же третья новость, Эда? – донесся до нее из тумана холодный голос Тарега-сама.
Оруженосец шепотом отозвался:
– Вам лучше сходить посмотреть. Посмотреть на этого… пастуха…
* * *В толпе вокруг халифского шатра легко было узнать сумеречников. Они не толкались. Не кричали. Не болтали друг с другом.
Они стояли и смотрели. Молча.
Идущее волнами зеленое зарево вставало высоко над головами людей. Смертные, понятное дело, ничего особенного перед собой не видели. Правда, многие вскоре почувствуют последствия встречи с этим – на себе. Но, опять же, ничего особенного не случится: разве что голова будет болеть, как с похмелья. Или озноб донимать.
Сглотнув, Тарег раздвинул руками чьи-то бока и вышел на площадку со знаменем Умейядов.
Аль-Мамун сидел на ковре перед шатром.
Перед ним… находился?.. Сидел?.. Впрочем, человеческие слова к этому не подходили.
Перед халифом полыхало. Яркий, но не слепящий зеленый свет имел средоточие – и расходился из него длинными, гудящими на пределе слуха лучами. Черная фигура в сердце пламени повернула голову в сторону нерегиля.
