Часть их боли - Д. Дж. Штольц
Майордом кивал. Хмурый стоял, склонив голову в почтении. И хотя, попав из-за отцовских долгов в рабство, он боялся, что его не освободят, глаза его улыбались. Момо ковылял тут же неподалеку, зыркал темными глазищами и боялся приблизиться. Когда все ушли и они с Ралмантоном остались в гостиной одни, он, натянув почтительную улыбку, заговорил:
– Почтенный… Раз мы скоро уезжаем… Можно я хотя бы ненадолго в городе покажусь, посмотрю на свой старый дом? Ну, вы поняли…
– Зачем тебе нарушать покой Леи? – спросил Юлиан.
– Да я не к ней!
– Зачем тебе нарушать ее покой, я спрашиваю? Хотели вы тогда сбежать вместе, но не вышло. Так судьба распорядилась, что ты пообещал служить мне, и уже год прошел с тех пор. И хотя служба твоя напоминает скорее безделье, – Юлиан вздохнул, – слишком много времени прошло, Момо, слишком много… Увидишь ее, а она в лучшем случае уже чужого ребенка под сердцем носит… – Он ненадолго умолк, с горестью вспомнив Лину в Малых Вардцах. Затем продолжил: – А в худшем поймет, что ты ей голову дурил, и за негодяя тебя считать будет. И между прочим, отчасти справедливо.
– Да я не к ней пойду, почтенный! И не думал о ней, вот честно! – возразил Момо, а внутри удивился тому, что его снова так легко вывели на чистую воду.
– Да что ты?
– Да, да. Мне б лачугу бабушкину проведать за городом, да и просто район поглядеть… Никуда не полезу. Вот честно! Вернусь поздним вечером, до звона колоколов!
– Черт с тобой, иди. Сам кузнец своей судьбы. Эй, Айнар! – Юлиан позвал майордома. – Выпиши ему бумагу для прохода в Мастеровой район, чтобы на воротах не опрашивали.
Когда Момо пошел переодеваться, сильно хромая от спешки, Юлиан строго поглядел ему вслед, качая головой. Что ж, думал он, наставляй юношу на верный путь, не наставляй, а все равно придет время выбора, когда тот сам должен будет решить, как он хочет жить. Тем не менее он все равно чувствовал удовлетворение оттого, что Момонька исполнил свое обещание и служил при доме, не думая сбежать. Служил, правда, криво-косо, попортив часть вещей, разбив кое-какую дорогую посуду из-за беспечности, поругавшись со многими слугами из-за своего вздорного, упертого характера, но все-таки служил.
* * *
Тем временем Момо уже ковылял по улочкам Золотого города. Он был одет в свои лучшие серые шаровары, нарядную пелерину с фестончиками, да еще и к груди была прицеплена брошка. И не простая, а позолоченная! С ней он чувствовал себя завидным женихом. Впрочем, понимая, что в городе брошку могут срезать, он предусмотрительно снял ее и сунул в кошель. А ведь год назад у него таких осторожных мыслей даже и не появилось бы.
За воротами он сразу направился к домику мясника, где жила Лея. Прошлое ожило перед ним яркими красками. Он прошел место на Птичьем рынке, где они тогда встретились: она была с корзинкой с цыплятками, а он покупал еду для Уголька. Вот только на этом месте теперь стоял бочковатый трехэтажный дом, и жители с руганью протискивались между ним и проходом. От этого юноша удивился, замер, ошарашенный и такими переменами, и тем, что костюмы стали более мастрийскими – больше красных и желтых цветов, а также закутанных в куфии женщин. Ему это показалось дивным и подозрительным, потому что он никогда ранее не покидал эти кварталы надолго.
Разволновавшись, он заторопился дальше. Домик мясника был все таким же, разве что камень под крышей слегка потрескался. Как маленькие глазки, глядели два окошка. Однако не было больше зеленой занавесочки, которую Лея одергивала, чтобы поглядеть на милого и помахать ему ручкой.
Момо зашагал по улочке, положив руки на бедра, – переживал. Вдруг она действительно уже вышла замуж? И он, как коршун, заметался подле дома. Что, если она покажется, как дочка торговца посудой, уже с дитятей у ног? Нет-нет, не мог он в это поверить, уязвленный одной такой мыслью!
В конце концов, сняв шаперон и подвернув фестоны, он решил принять вид случайного горожанина, чтобы все выяснить. Только хотел постучать, как заметил идущую с рынка Лею. Она была в желтом платьишке. За год она расцвела, превратившись из неуклюжей полудевочки-полудевушки в изящную молодую особу. Но юноша глядел уже не на нее, а на поросшего густой бородой мужчину, который бережно нес ее корзинку. Лея мило улыбалась своему спутнику, сияла, как солнце, и от переживаний Момо тут же перешел к яростному негодованию.
Забыла его! Ах, да как она посмела?!
Он отступил за угол, вгляделся. Взрослый мужчина, прилично одетый, видно, что из зажиточных ремесленников, довел девушку до двери. Там он передал ей корзинку с фруктами. Вторая его рука легла поверх руки Леи, приласкала. Девушка залилась румянцем, но ладошку не убрала: ей это прикосновение явно пришлось по душе. Пока Момо сверкал глазами, чувствуя, как поднимается в нем страшный гнев, Лея попрощалась с ухажером. Юноша проводил мужчину взглядом и увидел, что он живет в том самом бочковатом трехэтажном здании, построенном вместо лавки.
«Новый сосед, значит, – подумал он. – Поди, раза в два старше Леи! Ну, погоди… Нет, я это дело так не оставлю. Вот пусто мне будет, но я разберусь! Заявлюсь к ней в том облике, в котором познакомился. Посмотрим, что она скажет! А хотя нет… Лучше пока покажусь в другом».
В надежде, что отношения у Леи и этого проходимца (а иначе и быть не могло) совсем недолгие, Момо настойчиво постучал в дверь мясницкого дома. Очень быстро дверь отворилась, и Лея обратила к незнакомому гостю свой светлый взор.
– Да осветит солнце ваш путь. Вы к папе?
– Нет, я пришел по другой причине. Ты, милая девушка, знаешь такого человека, Момо?
– Момушку?
– Да!
Лея широко раскрыла глаза.
– Конечно, я его знаю. С ним все хорошо?
«Любит, все еще любит! Так и знал!» – обрадовался юноша.
– Жив, – сказал он, – но год не мог с тобой увидеться, испытывал жуткие тяготы, страдал. Просил передать тебе через меня любовное послание, но передать тайно.
– Страдал, говорите? – печально улыбнулась девушка. – Небось, за невиданным драконом ходил или пронзал копьем северных гарпий? Небось, на Север убежал, как сверкающий рыцарь, чтобы спасти очередную гусегарпию?
– Может, и так, – напрягся Момо. – Что, послание не нужно?
– Да нет. Говорите же, – снова улыбнулась Лея, правда, как-то вымученно.
– А вот не скажу! Что-то радости я в тебе не вижу, милая девушка. Больше
