Часть их боли - Д. Дж. Штольц
Потоптавшись еще немного, он сообразил, что зря теряет время, и собрался было пойти в комнату, где жил с Хмурым, как в гостиную вбежал запыхавшийся раб.
– Хозяин, хозяин!
– Что такое?
– К вам приехала сама королева!
По коридорам уже шелестела юбка из тяжелой парчи, а за ней – мантии чародеев. Королева зашла без приглашения, имея на это право. Ее лицо окутывал черный платок, подчеркивая смертельную белизну щек и их оплывшие формы. Она сняла черные перчатки и замерла посреди гостиной, поглядела свысока, ожидая знаков почтения. Все рабы в страхе попадали на колени.
Момо, заметив магов, умудрился уползти за лестницу, а Юлиан сдержанно поклонился.
– Да осветит солнце ваш путь, – произнес он. – Чем могу послужить вашей святейшей особе перед… своим отъездом? – последние слова он выговорил с напором.
– Я желаю видеть достопочтенного советника! – сказала королева-мать не терпящим возражений голосом. – Проведи меня, магистр, покажи его покои, дабы я имела возможность проститься с тем, кто вместе с нами нес на плечах бремя правления!
Потерев сильфовский фонарь, Юлиан повел гостей за собой. Королева чинно направилась за ним по лестнице, поднимая тяжелые юбки, которые шумели, казалось, на весь привыкший к тишине особняк. Отворив дверь, хозяин сделал приглашающий жест. Окна в покоях были распахнуты, впуская солнце. Где-то в саду пели вдохновленные весной птицы, и их трель доносилась до лежащего на подушках и одетого в удобное платье неподвижного Иллы. Вместе с песней внутрь залетал ветер, играл с роскошно разубранной комнатой, разгоняя тоскливую тень, и улетал. Таково было желание Юлиана – чтобы старик провел остаток своих дней в свете и свежести, а не подобно старой мебели, запрятанной в далекий чулан.
Королева-мать обернулась к свите.
– Подождите здесь, поставьте щит! Я желаю остаться с достопочтенным наедине. Магистр, проведи меня до постели твоего отца, где я увижу его!
Склонив голову, Юлиан зашел следом, понимая, что все сказанное было лишь предлогом. Дверь закрылась. Они остались одни. Наурика приблизилась медленным шагом к огромной постели. Она взглянула на маленькую голову Иллы, уже покрытую едва заметным пухом, делающим его похожим на ребенка. Перед ней будто лежал совсем иной Илла Ралмантон, лишенный былой злобы и силы ума. И, поддавшись удивлению, королева так и простояла молча, раздумывая и о том, какие тяготы выпали на долю старика, и какие, возможно, выпадут на ее. Она не произнесла ни слова, но по взгляду ее было видно, что думала она следующее: «Всем рано или поздно предстоит умереть…»
Только отойдя от удивления, она обернулась к Юлиану, а ее глаза зло и надменно сверкнули.
– Уезжаешь, значит… Как я должна это расценивать? – спросила она ледяным голосом, сжав тонкие губы.
– А как ты это расцениваешь? – поинтересовался Юлиан.
– Если бы наша сторона проигрывала в борьбе за власть, то я бы сочла это предательством! Если бы не мы осадили Нор’Алтел, а он нас, я бы сочла это за трусость! Но мы победили, и королевская власть сейчас сильна, как никогда ранее, объединив под своим началом три королевства. У тебя нет недостатка земель: я выписала тебе чины Вестника, распорядителя западных провинций, каррониара ядов. Я дала тебе земли в Полях Благодати, прирастив к землям твоего отца еще столько же, сколько имел он. Или тебе мало?!
– Вчера я подал прошение на возврат этих земель под власть короны, – спокойно ответил Юлиан, и они встретились взглядами.
Наурика поняла, что воззвать к оказанным почестям не выйдет. Тогда она холодно поинтересовалась:
– Знаю. Но зачем?
– Наурика, я чувствую, что более здесь не нужен. Все мои начинания рассыпались в прах. Белая роза так и осталась загадкой для нас с Дайриком. Отец мой более не признает меня, утонув в забвении. Я достиг потолка в своем чине, и, случись что с достопочтенным Обараем, даже принятие чина консула ничего не изменит, лишь добавит прихлебателей. А невеста моя… – И он склонил голову набок, пристально посмотрел на королеву, подразумевая, что именно ее трудами ему была выбрана Оскуриль. – Ты сама знаешь, на что она покусилась и что посмела сотворить! Скажу более, я рад, что так с ней вышло, и моей жалости она не получит даже посмертно, несмотря на то что была дорога тебе!
– Мою жалость она получила, но не более, – вздохнула печально королева и подошла ближе. – Останься…
– Разве я тебе не наскучил?
– Как ты можешь так говорить… – устало ответила она. – Куда ты собираешься отправиться? Где тебя так же тепло примут?
– Не знаю, – признался он. – Боюсь, таких мест нет…
Оба молчали. Она подошла ближе и едва приподняла руку, не позволяя себе слишком явного выражения желания. Он все понял, поцеловал ее белую пухлую ручку, усыпанную перстнями. В последние годы Наурика растеряла остатки девичьей стройности и приобрела зрелую полноту. В свою очередь, она залюбовалась его такой же белой рукой, на которой были видны следы тяжелого труда – единственный намек, что он был рожден не в знатной семье. Залюбовалась она и его белым лицом, белым без пудры, которой нещадно обеляли себя южане. Он годился ей по внешнему виду в сыновья… Она часто неосознанно сравнивала его со своим Флариэлем и получала от этого как странное чувственное удовольствие от того, что ее любовник так молодо выглядит, так и горькое неудовольствие, что сама она уже никогда не будет так свежа, даже усилиями десятка магов.
В покоях повисло напряженное ожидание. Позади лежал неподвижный Илла. Юлиан с Наурикой чувствовали неудобство от его присутствия.
– Послушай… – тяжело и хрипло начала королева-мать, поправляя черный платок у лица. – Послушай меня, Юлиан. Хотя мы победили и наш внешний враг пал, но внутренний все еще здесь! Я ни в ком не могу быть уверена. Даже у рабынь, которым вырвали язык, я порой проверяю, не отрос ли он, чтобы они стали доносчицами. В каждом принесенном мне или моему внуку блюде я вижу смерть. Я заставляю трех веномансеров перепроверять еду. Но меня не покидают мысли, что эта троица тоже может быть подкуплена. Меня окружают прелюбодеи, льстецы, низкие люди, готовые ради малого надела земли или чина из моих рук топить своих соперников и соперниц. Они окружают меня с детства, я привыкла к ним, ибо это неотъемлемая часть власти. Но тем больше, когда вокруг столько грязи, начинают цениться чистота и преданность…
Она не хотела его отпускать.
– Юлиан, дворец раздирают противоречия между мастрийцами и элегийцами. Если мой внук умрет, то весь выстроенный шаткий мир рухнет. Мастрийцы ценят род, и погибший наследник сразу же превратит их из союзников во врагов. Я родилась на Дальнем Юге, я знаю наши нравы! А… Недавно Элгориана попытались отравить…
