Часть их боли - Д. Дж. Штольц
Илла вдруг вздохнул, будто пытаясь схватить больше воздуха, и веки его задрожали. Однако это все, что он смог сделать.
– Я не глумлюсь над вами, сообщая подобное, – подытожил Юлиан. – А лишь передаю все то, что вы должны понимать сами. Мне порой кажется, что тысячи наговских трупов в Нор’Алтеле и наша омерзительная война – это все обман… Все змеи остались живы. И именно змеи одержали победу! Я говорю о нашем дворце, который ядовито шипит от подвалов до шпилей. Как мне показала жизнь, не всегда та змея, что имеет хвост…
Он замолчал, раздумывая. Свеча в его руке встрепенулась, затухая. Юлиан размял горячий воск, чувствуя приятное текучее тепло на пальцах, которое тут же высыхало. Он смахнул восковые корочки. Пламя готовилось вот-вот погаснуть. Понимая, что не хочет сидеть в темноте со стариком, что эта темнота неприятная, слишком черная, он бросил взгляд на узорчатую подушку.
Илла будто заметил этот задумчивый взгляд, понял его значение и, словно в сознании, часто и испуганно задышал.
– Я скоро покину город, достопочтенный. За мной уже потянулся шлейф крови, и я устал идти по нему, растущему. Я освободил Раум от ее клятвы, поэтому отправлюсь один. Может, и к лучшему, что мне придется уехать. Я пока не знаю… Однако мне стоило бы закончить одно дело, с вами… Мне поначалу казалось, что вы, узнав о моем ведении касаемо заговора, лишь прикинулись больным, дабы вызвать сочувствие и спасти свою жизнь. Но… Я… Разве месть не обязана свершиться, как свершилась над Дайриком? За ваше лживое предательство… За обманы и подлость… Стоит ли мне отдать вам дань, как вы отдали своему учителю Чаурсию, приказав зарезать его в собственной постели? Или как вы поступили со своим другом Вицеллием? Ведь это вы не согласились с выбором Филиссии, который задел ваше самолюбие, отчего пошли на подлость и подставили несчастного Вицеллия, правда? Единственное, чего я не понимаю в ваших всегда проникнутых златожорством поступках… Почему вы позволили мне исцелиться в вашем доме, чтобы потом вновь начать плести интриги? Впрочем, ладно… Не на все вопросы есть ответы в этом мире…
Юлиан взял свободной рукой тяжелую подушку, пока в другой его руке догорала свеча. Комната готовилась погрузиться во мрак. Он поднял подушку, расписанную древесными орнаментами, красно-золотую, с бахромой, и поднес к лицу старика. Затем нахмурился. Долго он думал, смотря в глаза беспомощному врагу, взгляд которого, как ему показалось, задрожал. Пока наконец со вздохом не опустил подушку.
– Но я правда устал идти по пути убийств… Мне уже кажется, что жизнь ломает как благородных болванов, каким был я, так и подлых, расчетливых и огрызающихся, делая их жертвами своей же расчетливости и подлости. Странное колесо – эта жизнь… Вы свое уже получили… Пусть судьба сама рассудит вас и отведет вам срок! А я вас прощаю, прощаю вашу неблагодарность и предательство. Я распоряжусь перед отъездом, чтобы о вас должно позаботились. Прощайте…
Он поднялся, откинув подушку, и ушел в тот момент, когда свеча в его руке погасла. Стоило двери закрыться, а огромным пустым покоям погрузиться во тьму, как Илла Ралмантон учащенно заморгал оттого, что глаза его наполнились слезами.
Когда Юлиан обходил в кромешной тьме кучу сундуков, стоящих в коридорах и проходных комнатах, и думал, сколько успел нажить вещей, посреди ночи к нему прибежал гонец. Он сразу понял, что перед ним именно королевский гонец: Наурика любила посылать с поручениями верных ей юношей и девушек, на лицах которых всегда читалась безоговорочная преданность. Вот и сейчас молодой гонец протянул письмо и исчез в ночи. Держа в руках красный конверт, Юлиан нахмурился. Он некоторое время разглядывал его, размышляя. Затем положил его на кушетку и поднялся к себе в спальню, где и продремал до утра.
* * *
Уже долгое время Момо жил с рабом Хмурым. Хмурый терпел проявления вздорного характера юноши: его периодические грубости, вспышки злобы или попытки позаигрывать с домовыми девицами. Терпел стойко… И вместе с тем приучал своего вынужденного сожителя к порядку, который сам так любил. Оставалось только догадываться, сколько терпения истратил этот невольник, но семена его усилий стали давать всходы – и вот уже Момо не расшвыривает свои вещи от порога до самого окна, не плюет под ноги, как привык, не ковыряется в носу (на глазах у всех), почти не грызет ногти. Да и ногти у него теперь чистые, а не сплошной ком грязи. Единственное, что осталось напоминанием о прошлой темной жизни, – это изуродованные ноги, лишенные нескольких пальцев. Стоило юноше перейти на быстрый шаг, как он начинал сильно прихрамывать.
В остальном все у него шло своим чередом. Если поначалу Момо шарахался от богатства особняка или иногда тащил себе в штаны какую-нибудь золотую безделушку, пряча к ножу, то теперь он подуспокоился, остепенился. Даже его нож оставался при нем привычкой, не более. Вот только чем реже он вспоминал о банде, тем чаще – о Лее и ее светящихся глазах. Предвкушая путешествие, он размышлял, как бы отпроситься у Юлиана сходить в город.
А Юлиан все оттягивал отъезд. Он уже попрощался с Дзабанайей, который дни напролет занимался попытками посадить в кресло советника своего родственника Фаррина. Элегиарская знать была побеждена и поглощена мастрийской. Исчезновение Дайрика так хорошо спланировали, что его пока никто не хватился. На следующий день конверта не принесли, и Ралмантон понял, как и предполагал ранее: королеву взяла обида. Расценив, что такой выходкой он вполне закрыл себе двери во дворец из-за женского уязвленного самолюбия, вампир стал отдавать последние указания насчет отъезда.
– Подготовь жалованье
