Часть их боли - Д. Дж. Штольц
Юлиан глядел на этого пышнотелого целителя, и его глаза горели лихорадочным огнем.
«Почему, почему так сложилось, – подумал он, – что я встретился во дворце с единственным из всех тысяч южан, кто видел меня до обращения? Что за издевательство судьбы? Неужели я не могу нигде жить по-человечески, не бегая, как зверь. О, что за рок преследует меня?»
Амай продолжил:
– Там мой отец привел к фургону местного крестьянина: молодого, лет двадцати, черноволосого, очень высокого, с длинным носом. Крестьянин волновался. Он пытался вручить свои потрепанные книги, каким-то чудом доставшиеся ему… Я ясно помню тот день, ибо он выдался престранным. На нас тогда озлобились местные, и отцу пришлось оставить фургон подле соснового бора, не въезжая в поселение. Я уже боялся, что и этот крестьянин доставит нам хлопот. Но мой отец был вежлив с ним. Селянина звали Уильямом, Уильямом из Малых Вардцев. Он был человеком… И это были вы… – Амай обратил свой взор к молчаливому гостю. – Хоть мне было всего восемь лет, но я отчетливо помню тот день. И я помню вас, потому что, продав вам шинозу, мой отец сразу же покинул Север. Мы тогда провели фургон сквозь очень дорогой портал, заранее подготовленный.
– Хватит, – улыбнулся мягко Гусааб. – Спасибо, Амай. Оставь нас с Уильямом-Юлианом, чтобы мы побеседовали с ним уже в ином ключе.
В комнатке воцарилась тишина.
Гусааб глядел на Юлиана, а тот – на него, пока наконец холодно не поинтересовался:
– Чего вы хотите?
– От вас? – Гусааб снова улыбнулся и поднял густые брови, отчего его лоб покрылся множеством глубоких морщин.
– Да. Скажите прямо. Если бы вы желали бессмертия, то забрали бы меня прямо из шатра. Золота, власти? Но и этого, вижу, вам хватает, а более вы не ищете.
– Верно, верно… На самом деле мне от вас ничего не нужно. Понимаете, я не имею привычки трогать то, что не должно быть тронуто. Поэтому я объяснил Амаю опасность трудов его отца Зостры, хотя он и просит меня найти их. Всему свое время и место, и пытаться сдвинуть камень Меристо опасно.
Вздохнув, архимаг продолжил:
– Но вы сами, вы вполне можете стать этим камнем Меристо, который обрушит то зыбкое равновесие, воцарившееся в кулуарах нашей империи. Вы – бессмертный. Вам место на Севере, или в Ноэле, если я правильно понял, что вы тот самый Юлиан де Лилле Адан. Но не здесь… Вы можете воспротивиться, и я понимаю, что раз вы каким-то образом договорились с Иллой Ралмантоном, то можете быть причастны и к гильдии Раум, отчего представляете для меня прямую опасность. Но я позаботился, чтобы в случае моей смерти о вас узнал каждый пахарь, паломник или шлюха. Вы ведь не мимик, с которым водитесь, поэтому это доставит вам неудобства. Нор’Алтел взят. Когда мы вернемся в Элегиар, я прошу вас спокойно исчезнуть из него и с Юга.
Юлиан ничего не ответил. Лишь поднялся с кушетки и, увидев, как погас по воле архимага окружающий их звуковой щит, вернулся к своему шатру. Его никто не смел задерживать. Да и зачем, если требования были ясно озвучены? И конечно, скорее всего, Гусааб действительно подготовился к своей возможной смерти, если на него будет совершено покушение.
Что за жизнь, думал Юлиан. Везде, везде его бессмертие выступает для него препятствием и проклятием, ограждая от радостей жизни, заставляя чувствовать оплетающие его сети интриг. Везде хвостом за ним тянется обман… Разве не вьется против него заговор в Элегиаре? Разве не ищет знать Детхая того самого Юлиана де Лилле Адана, желая прибрать вечную жизнь в свои руки? Разве не предала его Мариэльд де Лилле Адан, называя доселе любимым сыном? Разве не пытались его обмануть в Вороньем графстве? О, горько думал он, за что его так наказали?! Почему никому он не может довериться в этом мире, ни одной душе, кроме Вериатель?
Глава 14. Колесо жизни
Зима, 2157 год
Шестого числа холонны Илла Ралмантон спускался по дворцовой лестнице. Думал он прежде всего о том, как бы истратить свои оставшиеся годы жизни, отведенные ему королем, на то, чтобы снова продлить эту самую жизнь.
Он был одет в дорогую парчу, отрез которой стоил как десяток рабов. Его сухие, скрюченные пальцы усеивали перстни, цена которых равнялась цене войска. За один рубин в его трости можно было приобрести тридцать чистокровных мастрийских жеребцов, а в придачу еще триста мастрийских невинных дев, по красоте не уступающих самой Зейлоаре. Вокруг него вились вечные прихлебатели. За ним двигалась хвостом вереница послушной прислуги. Дважды в день его камердинер переодевал хозяина в старомодные, но чрезвычайно пышные костюмы. На поклон к Илле являлись ювелиры из заграничных королевств с восхитительными по мастерству украшениями, знающие, что их труд оценят по достоинству. К нему шли поэты и менестрели, и он принимал их у себя в редкие свободные вечера, дабы не растерять славы знатока искусств. Илла был тем, кто любил накапливать у себя изящные и красивые вещи. Он любил лесть, хотя и знал ей цену. Любил поклонение его уму. Но более всего, конечно же, он любил свою жизнь, поэтому нельзя было представить, что он позволит себе со всем этим расстаться. Всякое создание всегда старается отсрочить тот миг, когда канет в ничто… Но что касается советника, то для него ничто было не просто ничем, а обнулением всех его ранее вырванных у противников побед, проигрышем в самой главной его войне. А проигрывать Илла не привык! Тем более когда на кону стояло или все, или ничего. Из донесенных обрывков известий он выведал, что Нор’Алтел пал и часть победителей возвращается. Он знал – после их прибытия его ждет успех. Знал и то, что вместе с Дайриком Обараем он подготовил все для того, чтобы покинуть Элегиар и продолжить полную благ жизнь, пусть и не в чине советника, но здоровым и бессмертным. Он знал, какое имя изберет, где поселится и каким образом прервет договоренность с Дайриком, избавившись от него в нужный момент, более ранний, нежели назначил себе Дайрик ровно для того же самого, то есть чтобы избавиться от советника. Знал, что является опытнейшим царедворцем, тянущим к себе все нити, готовясь сплести их в одну, дабы получить долгожданное бессмертие.
Шестого
