Евгений Шкиль - Стражи Красного Ренессанса
Он почувствовал ее приближение за полминуты до того, как щелкнул замок, и открылась дверь. Она вошла в коридор — невесомая и жизнерадостная. Она еще не знала, что превратилась в жертву обстоятельств.
— Maria M‑diciassette, accendi la luce, — сказала она, но киберкон не отреагировал, и в квартире по — прежнему царила полутьма.
Озадаченная, она повторила команду и в ответ ей была тишина. Молодая женщина в хиджабе, длинном платье и сумочкой в руках прошла в комнату, не заметив сидящего в кресле стража. Петр почувствовал легкий аромат духов, всколыхнувший на мгновение ледяную колодезную воду, в которую было погружено нутро разведчика. Однако холодная сосредоточенность быстро погасила гормональное волнение.
— Maria M‑diciassette, accendi la luce, — опять произнесла она.
Ионов поднялся с кресла и, не узнав собственного голоса, заговорил:
— Киберкон не работает, Зулихан.
От неожиданности женщина вздрогнула, повернулась.
— Кто вы? — спросила она. Скорее удивленно, нежели испуганно.
Петр внимательно посмотрел ей в глаза…
Красивые глаза…
невероятно красивые…
И снова что‑то всколыхнулось внутри него. Затрепетало, заставив сжаться сердце. Ионов сделал глубокий вдох и подавил слабость.
— Я приехал из Советской Конфедерации, — медленно произнес он, — к тебе приехал, Зулихан Махмудова, урожденная Байсангурова.
— Послушайте, — строго сказала она, — если вы от отца, то я уже много раз говорила, что мне не нужна его помощь. Я живу своей жизнью…
— Я приехал не от него, а из‑за него, — перебил женщину Петр.
— Из‑за него?
— Из‑за него. Из‑за того, что он творит на нашей земле.
Лицо Зулихан мгновенно искривилось гримасой ненависти и отвращения.
— Вы чекист? — почти прокричала она. — Убирайтесь вон!..
— Тише, Зулихан, — Ионов приблизился к женщине на расстояние вытянутой руки и угрожающе прошептал:
— И не вздумай дурить, это в твоих интересах, — страж подошел еще ближе, — в твоих интересах и интересах славного мальчика по имени Джохар и хорошенькой девочки по имени Аиша, которые сейчас беззаботно играют в детском саду на улице Америго Веспуччи.
Губы женщины дернулись, она отступила на один шаг.
— Вы не можете… — чуть слышно произнесла Зулихан.
— Мы можем, — возразил Ионов, — мы можем сделать все, что делал и делает твой дорогой папа. А он учинил много зверств. Поэтому сядь, — страж указал на кресло, возле которого стоял чемоданчик, — и успокойся, Зулихан, я хочу с тобой поговорить. Пока что просто поговорить.
Женщина подчинилась. Губы ее были плотно сжаты, в глазах теперь читался смутный страх. Она еле сдерживалась, чтобы не зарыдать. И все равно оставалась потрясающе красивой!
Отогнав желание дотронуться до роскошных черных локонов, показавшихся из‑под сбитого набок хиджаба, Ионов продолжил:
— Шесть дней назад автобус, возвращавшийся в Краснодар с экскурсии, был расстрелян. Погибло двадцать три ребенка в возрасте от девяти до двенадцати лет. Представляешь, Зулихан, какая трагедия, сразу двадцать три ребенка хоронили…
— Я не видела отца много лет, — попыталась возразить она, — я не имею к нему никакого отношения, я живу в другой стране…
— Двадцать три матери рыдали у гробов, — Ионов не слышал женщину, он говорил с нажимом и затаенной яростью, так было нужно, — представляешь, Зулихан, какое это горе для матери потерять ребенка?.. Нет, ты не представляешь этого. Чтобы это понять, нужно увидеть мертвыми своих детей, маленького Джохара и славненькую Аишу.
Она ничего не ответила, но лишь смотрела на стража с мольбой и ужасом. Сейчас, именно в этот момент на улице Америго Веспуччи из частного детского сада люди в масках похищали внуков Джахангира Байсангурова. Зулихан их больше никогда не увидит… и никогда не узнает, что они были похищены…
— Но мы ведь не звери, как твой папочка, мы даем тебе шанс, — Ионов улыбнулся, понимая, что улыбка его получилась мерзкой, липкой, отвратительной. Если бы он смотрел на себя в зеркало — наверняка стошнило бы… но так было нужно.
— Может, ты думала, что мы не дотянемся до тебя, Зулихан Махмудова, урожденная Байсангурова, может, твой папа думал так, или твой покойный муж? — Петр говорил тихо, почти шепотом, но тем более угнетающе это действовало на женщину.
— Но я не причем, — выдавила она из себя, — я хочу просто жить. Я непричастна ни к войне, ни к политике…
— Ты ни в чем не виновата, — согласился страж, — ты хорошая девочка, я это вижу. Но тебе не повезло родиться дочерью плохого папы. Родителей ведь не выбирают. Такая вот трагедия. Понимаешь, Джахангир неуязвимый отморозок, он использует последние достижения техники, он жесток и не боится смерти. Есть у него лишь одна слабость, и эта слабость ты, Зулихан.
— И что теперь? — глаза женщины сверкнули яростью.
— А теперь ты должна позвонить своему отцу и сообщить, что у тебя неприятности, и эти неприятности из‑за него. Ты должна его проклясть. А потом, извини, умереть. Должна заставить его засуетиться и, в конце концов, совершить ошибку. И даже не пытайся возражать, Зулихан, у тебя нет выбора. Вернее выбор есть между собственной жизнью и жизнью детей. Ты можешь мне отказать, и я уйду, но как ты будешь после этого жить?
Женщина содрогнулась всем телом, чуть помедлила, а затем проговорила, будто во сне:
— У меня нет прямой связи…
— Ты знаешь номер с автоответчиком, и ты на него позвонишь, и надиктуешь свое послание. Не пройдет и суток, и твой папа через десятые руки получит его.
Зулихан потянулась к сумочке.
— Если там у тебя оружие, — предупредил страж, — не вздумай его применить, помни о детском саде на улице Америго Веспуччи.
— Там планшет, — сказала женщина и, действительно, достала из сумочки планшет, трясущимися пальцами потыкала кнопки, посмотрела на экран и с облегчением произнесла:
— Он не работает.
— Твой не работает, — подтвердил Ионов, — у тебя в доме сейчас вообще ничего не функционирует. Кроме моего…
Петр извлек из кармана мобильник, протянул его женщине.
— Я не помню номера, — сказала она.
— Зато я помню, нажми на единицу, и номер наберется автоматически.
Зулихан медлила. Кусая губы, она шарила взглядом по стенам, словно ища у них поддержки. Но, видимо, чужие стены в чужой стране не могли помочь несчастной эмигрантке, и женщина разрыдалась. Раскаленная игла сочувствия кольнула сердце стража. Невыносимо, как же невыносимо созерцать слезы на столь прекрасном личике! Он бы мог прижать бедняжку к груди и утешить, как утешал совсем недавно жену погибшего от рук террористов товарища. Ведь между всеми женщинами мира, в сущности, не было никакой разницы. Они одинаково любили и боялись за своих детей, за своих мужчин: сыновей ли, братьев, отцов, возлюбленных…
Действительно разницы никакой. Кроме одного: она приходилась дочерью жестокому убийце, она являлась ахиллесовой пятой врага номер один, волею судьбы она оказалась на чужой стороне. И если ее смерть причинит невероятную боль отморозку, значит цель оправдывает средства. Значит — так нужно.
Нутро Ионова заиндевело, будто только что он выпил стакан ледяной воды, сочувствие мгновенно сменилось черной холодной злостью.
— Звони, Зулихан, — скомандовал он, — у нас мало времени. Ты ведь любишь своих деток? Звони немедленно!
Протяжно всхлипывая, она прислонила трубку к мокрой щеке, в воспаленных красных глазах женщины теперь нельзя было обнаружить ни ненависти, ни страха, но лишь одну покорность. И эта покорность изуродовала прекрасную брюнетку. Петр понял, что сломал ее, однако победа эта совсем не радовала.
— Папа… — еле слышно произнесла Зулихан, — папа… я…
Без всякой надежды она взглянула на Ионова.
— Америго Веспуччи, — бесшумно пошевелил губами страж, — десять автоматчиков в двух фургонах… помни об этом… помни об этом, Зулихан, и говори то, что следует говорить…
— Папа… — голос женщины дрогнул, — я… сейчас… я сейчас умру… из‑за тебя папа… я… сейчас умру… — Зулихан всхлипнула и вдруг закричала, — будь ты проклят, слышишь! Будь ты проклят!!! Ты и здесь меня достал! Убийца!!! Ненавижу тебя!!! Ненавижу!.. ненавижу…
Она отшвырнула трубку и вновь заплакала, закрыв руками лицо. Ионов поднял мобильник с пола, отключил связь, посмотрел на сотрясающуюся в рыданиях женщину. Пора заканчивать эту обоюдную пытку. Страж достал из кармана маленькую коробочку, извлек из нее миниатюрный шприц с бледно — синей жидкостью, спрятал его в руке.
— Не плачь, Зулихан, — сказал он, — ты веришь в бога?
Женщина ничего не ответила. Она продолжала рыдать.
— Веришь или нет? — переспросил страж.
Зулихан убрала руки от лица. Во взгляде ее читалось безграничное отчаяние. В этот момент, наверное, она думала: "Что же еще тебе, сукин сын, от меня надо. Ведь я сделала все, что ты велел. Зачем лезешь в душу?"
