Отблески солнца на остром клинке - Анастасия Орлова
— А что, если род цероса всё-таки продолжился?
— Думаешь, понесла одна из его любовниц? У Найрима в этом деле репутация почти безупречная, но ведь наверняка не обошлось без тайных романов и мезальянсных связей — ни у кого не обходится. Просто некоторым удаётся скрывать их лучше прочих. Думаешь, есть бастард? От какой-нибудь хорошенькой прачки… — Тшера хмыкнула.
— Мы лишь знаем, что Найрим-иссан не женился, а смотритель главного молельного зала Хисарета не произнёс благословение над его детьми, но это не значит, что их у него и не рождалось, — заметил Верд. — Но, если сам Найрим о детях знал и признал их, несколько скетхов должны были сделать им, пусть даже тайно, татуировку вдоль позвоночника[1], причитающую к крови цероса, она и докажет родство.
— И тогда такой ребёнок — законный наследник по крови, — закончила мысль Тшера. — Думаешь, он и есть сангир?
— Нет, — покачал головой Верд. — Сангир слишком опытен, чтобы быть моложе тридцати, а у Найрима-иссан не может быть такого взрослого сына. Но сангир наверняка планирует управлять наследником и стоять за престолом, когда тот на него взойдёт.
— Теневой церос… — Тшера облокотилась на стол.
— Главный таинник Пареона. — Верд подался ближе, и их взгляды встретились.
Золотые искры в глубокой зелени его глаз ярким отблеском сверкнули под её веками — так, что обожгли, ослепили на миг.
— Сангир — кто-то из приближённых Найрима, — одновременно сказали Верд и Тшера.
И её ладонь привычным, уже безотчётным движением, каким обычно ложилась на рукоять Мьёра, коснулась ладони Верда, лежащей на столе. Касание обожгло — и вновь брызнуло ей под веки сноп золотых искр. Тшера отдёрнула руку, но взгляд не отвела — не смогла, Верд слишком крепко держал её взглядом. Он тоже что-то почувствовал — она заметила это по его глазам, но он владел собой гораздо лучше. Уголки его губ приподнялись в едва заметной улыбке, и он перевернул руку вверх ладонью. Тшера осторожно, словно дикий кот, потянулась обратно, кончики их пальцев легонько соприкоснулись. Не жгло. И тогда Тшера вложила свою ладонь в его, и Верд сжал её бережно и крепко. По венам заструилось тепло, подобное песне Йамаранов, но… живое? Человеческое? В нём отчётливо улавливался не звон заточенной стали и боевой пыл изголодавшихся клинков, а шум крови, и биение сердца, и ритм дыхания, и шелест этих золотистых искр в глубине тёмной зелени глаз, и даже что-то похожее на… нежность? Заботу? Последнее пугало до сбившегося сердечного стука, но Тшера всё равно сжала пальцы на его ладони, как когда-то, впервые в жизни, сжала на рукояти Мьёра, тоже сперва её обжёгшего.
«Что чувствует будущий Вассал, когда впервые берёт Йамаран? Пожалуй, то же, что и птица, впервые взлетевшая в небесную синь. Или прозревший на вершине горы слепец, впервые увидевший красоту заходящего солнца. Или…»
«…Сорвавшийся в пропасть скиталец, подхваченный над самыми камнями».
И тут на стол между ними с грохотом приземлились две миски томлёного мяса с овощами. Тшера вновь отняла руку и Верд не стал её удерживать. Следом за мисками с не меньшим шумом последовали кружки с ягодником. Сунув поднос под мышку, хорошенькая подавальщица недовольно поджала губы, смерила Тшеру взглядом долгим и ядовитым, а Верда — обиженным, и, развернувшись на каблуках, удалилась, брезгливо вздёрнув подбородок. Тшера держалась до последнего, но всё же прыснула в ладонь.
— Вот уж не думала, что в миску мне плюнут не из-за моих вассальских меток, а из-за парня красивого!
Верд недоумённо изогнул бровь.
«Ведь и не притворяется».
— Глянулся ты ей, Верд. Разве не заметил? Так и стелилась, так и растекалась.
Он лишь плечами пожал: не обратил внимания, мол.
— Да ладно?! Кто улицей мимо шёл — и те, наверное, заметили, а ты нет.
«Ну да, главное — вовремя ложкой рот занять, чтобы можно было не отвечать. Однако и смутить тебя не так просто — ни щеками не зарозовел, ни взглядом не потупился. Даже неинтересно».
Тшера перестала подначивать и принялась за обед, но один вопрос всё ж не давал покоя.
— Ты никогда не был с женщиной? — наконец решилась она. — Поэтому и мне тогда отказал?
Верда не смутило даже это. Ответил он в своей манере: чуть помолчав и не опустив глаз.
— Нет, не поэтому.
«То есть… пренебрёг?»
Видимо, что-то красноречивое отразилось на её лице, или же Верд просто почувствовал её. Он слегка улыбнулся и покачал головой:
— Одного вожделения мало. Ему потворствовать — что морскую воду на жаре пить.
— А что же тогда вода колодезная?
— Любовь.
Тшера едва сдержалась, чтобы не фыркнуть и не закатить глаза.
— Она только всё усложняет.
— Она делает всё настоящим. А настоящее — требует усилий.
Тшеру так и подмывало спросить: а ты, мол, проверял? Но разглядела в его глазах что-то, до этого незамеченное, отозвавшееся в ней глухой болью, и прикусила язык. Поняла: проверял. И знает, о чём говорит. И, возможно, ещё не до конца забыл ту, из-за которой сейчас его переносье прорезала тонкая вертикальная морщинка, а взгляд стал темней и отстранённей.
Обед доедали молча.
— Побродим по центральным торговым рядам, — сказала Тшера, взяв под уздцы подведённую мальчишкой-кавьяльным Ржавь. — Поспрашиваем, где живёт Тарагат, кто-то должен его знать, если в Нантоге не соврали и он действительно отсюда. Хоть вряд ли дома сидит — ему теперь на одном месте долго оставаться небезопасно, да и сангировы погремушки развозить надо.
Верд кивнул.
— И можно присмотреть что-то не столь… заметное, если ты вдруг хочешь переодеться, — осторожно сказал он.
— Нет уж, — сердито отрезала Тшера. — Буду ходить, в чём есть.
«Потому что заслужила каждый косой взгляд и каждый плевок в спину — я была там, когда его обезглавили, помнишь?»
— Йамаран под другой одеждой не спрячешь и татуировки полностью ею не закроешь, а для возможной драки ничего удобнее не найти, да и монет лишних у нас нет, — пояснила она уже не так резко.
На главной рыночной площади толпился народ, но не у прилавков, а у импровизированного, собранного из перевёрнутых бочек и ящиков помоста, на котором обычно зачитывали объявления, а сейчас кто-то выступал, уверенно толкая вдохновляющие речи.
«Что-то голос уж больно знаком, разве что интонации иные».
Привязав кавьялов к специальным брусьям у рыночных ворот и заплатив монетку мальчишкам за присмотр, Тшера и Верд подошли поближе.
— Своими налогами мы кормим
