Отблески солнца на остром клинке - Анастасия Орлова
— За блюдо твоё разбитое, — и пошла прочь.
— Уезжаем немедленно, — сказала нагнавшему её Верду. — Пока слухи не дошли до настоящих Вассалов, которые наверняка есть в Хаттасаре. Только запасы пополним.
Верд молчал, но она чувствовала его неодобрение. У самого выхода остановилась, резко к нему развернулась.
— Да ничего с ними не сталось, я даже за блюдо той бабе заплатила! Зато мы узнали, что нужно, и довольно быстро. А по-хорошему я тут до старости могла бы выспрашивать, и без толку. Не всегда можно добиться правды, не забрызгавшись. Дешрайят же — случайность, и смерть он заслужил… Ну что?!
— Если ты права, то зачем оправдываться? — спокойно и даже как-то благожелательно спросил Верд.
«Знаешь же, Шерай, как хороша была сторонним взглядам, — прошипел на ухо Астервейгов голос. — Вся в крови, терзала умирающего. Напала на калеку и брюхатую бабу с годовалым сосунком у юбки. Умница, Шерай, одобряю!»
— Ты всё это время стоял молча и не вмешивался, так чего же теперь? — бросила она Верду и направилась к привязанным кавьялам.
Спустя несколько шагов почувствовала, что он за ней не идёт и вновь развернулась — так же резко, но уж оттого, что сердце вдруг схватило холодом, словно нога вместо твёрдой земли ухнула в яму.
— Я тебя догоню, — сказал Верд и пошёл назад.
«Умница, Шерай, одобряю!»
И захотелось приложить себя затылком о мостовую, как только что — Дешрайята.
* * *
Тарагат остановился перед последними ступенями — отдышаться. Узкая винтовая лестница кружила голову, стискивала виски, заставляла сердце колотиться где-то в горле, а вмиг отяжелевший язык — намертво прилипнуть к нёбу. И даже не от усилия — пока ещё Тарагат крепок настолько, чтобы подъём в белую башню не казался ему утомительным. Больше — от предвосхищения встречи. Он не страшился сангира, но десятки и десятки мелких белых ступеней успевали настроить пусть не ум, но глупое тело на определённый лад. Сангир, по-видимому, это знал и пользовался — вполне успешно.
Сквозь узкий дверной проём виднелась небесная голубизна с белёсым облачным следом — словно подсохшей кистью мазнули. Тёмными брызгами по ней мелькали чайки. Невидимый отсюда океан дышал — мерно и глубоко — не чета Тарагату. Спиной к проёму, облокотившимся о балюстраду чёрным силуэтом, нависающим над морем, подпирающим небо, стоял сангир. Тарагат глотнул воздуха — как перед плахой — и шагнул на балкон.
— Дешрайят мёртв, — ровным голосом сказал сангир, не поворачивая головы — так и глядя на море, ворочающееся у подножия белой башни.
«Белая башня! — подумал Тарагат. — Прямо как твердыня Хисарета — обитель цероса! Только в десятки раз меньше».
Почему-то он понял это лишь сейчас: башни и правда похожи, как мать и дочь. Или как отец и сын… Символично! А Дешрайята — навязанного сангиром спутника — охранника — конвоира? — вовсе не жаль. Даже неинтересно, как тот умер.
Сангир расправил плечи — полностью возвратился арухом в тело — и повернулся к купцу, скрестив на груди сильные руки, оперся бёдрами о балюстраду. Некоторое время изучал его, о чём-то размышляя. Тарагат не опускал глаз и старался смотреть на сангира так же отстранённо-холодно, как тот смотрел на него. Наверняка не получалось. Зато отметил, что седых волос в русой, вьющейся крупной волной шевелюре, почти достигающей плеч, поприбавилось, как и в короткой, идеально остриженной бороде. За тот год, что они знались, сангир возрос в кровавом мастерстве, но заметно постарел, и теперь, пусть всё ещё и хранил былую породистую красоту, выглядел, пожалуй, постарше Тарагата, хоть и был несколькими годами его моложе.
— Ты подставил меня, — наконец вытолкнул из себя давно заготовленные слова Тарагат. — Я бы не стал убивать крестьянских девок.
Сангир усмехнулся — до крайности устало.
— Ты и не убивал.
— Но я… способствовал. А ты не сказал.
«И я знаю, как это — терять своего ребёнка», — хотел добавить, но язык уже превратился в вязкую глину.
— Постой. — Сангир в сосредоточении сдвинул крылатые русые брови, словно что-то припоминая. Говорил он медленно, с лёгкой манерностью растягивая слова. — Ты в открытую выступил против Астервейга после переворота и потерял всё: дом, семью, торговлю, положение… Был изгнан из Хисарета и вынужден начать всё сначала. И вот, когда у тебя появилась возможность не только отомстить — сместить Астервейга, не только изменить этот мир, но и вернуть себе прежнее положение и богатство, — ты бы упустил её из-за пары деревенских девок? Верно я понимаю? Неужели, берясь способствовать в таком деле, ты сам рассчитывал не забрызгаться?
Превратившийся в глину язык накрепко слепил зубы и забил горло. Сангир с ледяным терпением ждал ответа. Не дождался.
— Тогда какая мне необходимость что-то тебе говорить? — закончил он и отошёл от парапета.
Поравнявшись с Тарагатом, крепко стиснул его руку повыше локтя и очень тихо произнёс, глядя в его застывший профиль:
— В следующий раз, дорогой кир купец, поостерегись корить того, с чьей руки ешь. Побойся — нет, не Первовечного, он милостив. И не будущего цероса — он ещё ребёнок. Меня.
Тарагат стоял, не в силах сглотнуть глиняный ком, глядя в синюю бесконечность, укрытую белёсой поволокой, пока за его спиной стихали мерные шаги по светлым ступеням винтовой лестницы белой башни.
[1] Такие татуировки нельзя ни подделать, ни купить, ни закрасить, их рисуют, как у амарганов и Вассалов, в процессе долгих священных ритуалов несколько скетхов одновременно, причём делать такие вещи умеют далеко не все скетхи, и на каждую татуировку они должны получить благословение отца наирея.
19. Чужие руки, чужие имена
Тшера успела забить седельные сумки съестными припасами, купить большой кулёк тэмеки, не спеша, покуривая трубку, доехать до городских ворот, и только там её нагнал Верд. Они скользнули друг по другу взглядами, оба — словно чуть виноватыми, и, молча друг другу кивнув, двинулись в сторону Исхата. Тшера догадывалась, что возвращался Верд проверить, всё ли в порядке с «пострадавшими» и не нужна ли им помощь. Судя по тому, что вернулся не расстроенным, там всё обошлось благополучно, но что-то уж слишком долго отсутствовал, и теперь её терзало любопытство. Но спросить — значило признать, что она в своих поступках была неправа.
Верд заговорил первым.
— Ты знала человека по имени Хатсу? Он был Чёрным Вассалом.
— Если ты думаешь, что все Вассалы друг друга знают — ошибаешься, — хмыкнула Тшера, хотя и имя показалось ей знакомым, и ехать в молчании больше не хотелось.
«А ответила так, словно отвязаться попросила. Хатсу-Хатсу-Хатсу… Где я его слышала?»
И тут в голове всплыло.
Тац-тац-тац — капли крови разбиваются переспелыми вишнями о каменный пол.
«Удостоверьтесь, что
