Точное будущее. Лучшая фантастика – 2024 - Вадим Юрьевич Панов
– Стой! – хриплю я, когда Янтарь оказывается у двери.
Я прекрасно знаю, что такое – лишиться ученика таким образом, знаю, что происходит со мной потом.
Это я помню из прошлых жизней лучше всего.
Я теряю часть себя, перестаю быть собой, лишаюсь возможности нормально дышать, ходить, думать, у меня словно отнимается правая рука, из головы пропадают самые важные части мозга, и остается убогое, тупое наследие даже не приматов, а древних рептилий. Превращаюсь в ковыляющее изо дня в день растение, гриб в форме человека, не способный на радость, творчество, веселье, обреченный на вечную тоску, неутолимый голод и негасимую боль.
До самой смерти… а та может прийти через десятилетия.
А еще я обречен смотреть, как человечество, лишенное нового бога, о котором оно и не подозревает, отдается ледяным ураганам эгоизма, с хрюканьем деградирует, ныряет в грязь и жестокость. Играется-пачкается с мирами, где оправданны ненависть и геноцид, безудержное разрушение и тотальная ложь.
И мне мучительно видеть такое, поскольку я в этом виноват.
Каждый мой успех – это небольшой шаг вверх для миллиардов разумных существ. Каждый мой провал – несколько ступеней вниз для них же, отступление от света во тьму, смрад и скрежет зубовный.
– Ты больше не учитель мне, – бросает Янтарь через плечо и тянет за ручку двери.
Скрипят петли, и в холл проникает хмурый вечерний свет – снаружи облака, густой туман, где тонут не только останки дня, но и обломки рухнувшегося сегодня мира, погружаются в серую хмарь, в безмолвно кипящую бездну, ту самую, из которой некогда возникла вселенная и куда она обречена вернуться.
Дверь с грохотом закрывается, и я остаюсь внутри, дрожащий, жалкий, раздавленный. Ученик покидает меня, отказывается от обучения, крылья его не раскрываются… и это значит, что я должен вернуть беглеца – часы в холле пока еще не забили насмерть отпущенное мне время, но осталось этого времени не много.
Не обучая, то есть не будучи собой, я могу пробыть собой около суток.
* * *
Луч находит меня в черной пещере кухни, где я варю глинтвейн в медном ковшике, помнящем гордых царей Ассирии. Над маленькой дровяной печкой из кирпича поднимается пар, витают запахи корицы, меда, апельсиновой цедры и эстрагона, но даже через эту симфонию пробивается явившийся с гостьей свежий аромат яблок, спелых, огромных, розовеющих на летнем солнце.
– Это я, – говорит она, как будто сюда может явиться кто-то еще.
Я киваю, не поворачиваясь.
Луч подходит, обнимает сзади и кладет голову мне на плечо, трется, словно огромная кошка. Я ощущаю исходящее от нее тепло, но это тепло не проникает в меня, в холодный монолит из отчаяния, разочарования и злости, под которыми все еще бьется сердце, едва-едва, все слабее, в один ритм с часами, считает оставшиеся секунды.
– Что-то случилось? – спрашивает она.
– Янтарь ушел, – отвечаю я.
Луч вздыхает, щекочет мне ухо прядь ее волос, светлых, будто лен, и пушистых, точно брюшко пчелы.
– Он ушел, и к этому все шло давно, – голос ее звучит напевно и ласково.
– Ты о чем? – Я поворачиваюсь слишком резко, я отпихиваю Луч, и она делает шаг назад, синие глаза мокро блестят, губы обиженно поджаты, но я не обращаю на это внимания. – Ты хочешь сказать – я виноват? Что это не просто выходка самовлюбленного мальчишки?
Кухня нависает над нами склепом для великана, темная, пустынная и неуютная. Камень пола и стен, печка, ниша для очага, где можно зажарить быка, и длинный деревянный стол человек на двадцать, не меньше, да еще с лавками по бокам – зачем он тут, где редко случаются и двое, где не гремят здравицы и не звенит смех, где царствуют тишина и одиночество?
Кухня тоже переносится со мной из жизни в жизнь, меняя внешность, сохраняя суть, и она всегда такова, даже когда выглядит клетушкой с кострищем в центре.
– Посмотри на себя, – произносит Луч. – Ты на грани того, чтобы обвинить Янтаря. Ученик всегда предает учителя, и это нормально, ученик отрицает старое, рвется к новому. Но если учитель предает ученика…
– Хватит нравоучений! – перебиваю я, и ковшик сердито булькает.
Глаза ее не просто блестят, из них текут слезы, безмолвные, прозрачные, точно жемчужинки, одна за другой скатываются по гладкой блестящей коже, и запах яблок становится сильнее.
– Истинное обучение – готовность отдавать, – голос Луч звучит тихо, мягко, но слова вонзаются в меня словно кошачьи когти. – А ты не отдаешь. Не жертвуешь ничем из своего. Никогда. Даже от горячего вонючего пойла не готов оторваться ради того, чтобы просто обнять меня.
Мне хочется закричать в ответ, сказать, что она давно хочет приручить меня, заполучить в мягкие лапы, подчинить и сделать частью себя, и что она называет это подчинение любовью. Хочется в очередной раз воскликнуть, что я не могу ответить ей тем, чего она желает, я не в силах почувствовать, что ей надо, что ее усилия бесплодны, она зря сюда ходит, что я такой, какой есть, и не изменюсь, не стану таким, каким ей нужно.
Но я молчу.
Луч читает ответ в моих глазах, видит невысказанные слова, она отшатывается, будто ее ударили по лицу, и выскакивает из кухни.
А я поворачиваюсь туда, где выкипает на чрезмерно сильном огне мой глинтвейн.
Запах горелого становится слишком уж назойливым, волна жара бьет в спину, рев пламени звучит оглушающе, того пламени, которое никогда не навещало здешний очаг, но сейчас полыхает там, не нуждаясь в дровах. И высится на его фоне черная фигура, вырезанный из тьмы мощный человеческий силуэт.
Хотелось бы верить, что лишь из той тьмы, что всегда со мной, плещется в левой глазнице, отрезает от меня половину мира. Но нет, это не порождение моего угасающего мозга, это незваный гость, слишком хорошо и давно мне знакомый.
– Неужели ты не рад меня видеть? – спрашивает Черный с издевкой, и пламя за его спиной гаснет, зато глаза вспыхивают двумя углями.
Я снимаю с печи ковшик, на дне которого плещется мерзкая густая жижа. Действительно «пойло», Луч права.
– Я был очень рад, когда Янтарь пришел ко мне час назад, чуть не на коленях приполз, – продолжает Черный, и я не могу удержаться, вздрагиваю.
Двуязыкий – одно из имен его, и Паук Лжи – другое, но в этот раз он не врет.
– Для чего ты столько сил потратил на него? Чтобы он сбежал ко мне вот так? – насмешливый, резкий голос царапает уши. – На что ты годишься в
