Точное будущее. Лучшая фантастика – 2024 - Вадим Юрьевич Панов
– Я дарую им бессмертие! – восклицаю я.
– В словах, которые будут повторять другие? – Огненный смех рокочет у него в глотке, точно лава в жерле вулкана. – Я же даю им жизнь, полную славы, денег, удовольствий. Всего. Просто полную. И кто учит по-настоящему?
Я стискиваю зубы, пытаюсь вспомнить, когда мы сходились с ним вот так, лицом к лицу… три жизни назад, или пять, или вовсе десять, в кругу каменных идолов на острове посреди Тихого океана? Тысячи лет Черный рушит то, что создаю я, извращает все, чего касается, делает чистые зеркала мутными и строит для учеников прямые дороги в ад.
Но сам я всегда ли правдив? Или позволяю себе обман ради блага тех, кого учу?
– Ты возишься с ними, как с детьми, которых у тебя никогда не было и не будет, – говорит он монотонно и уверенно. – Они вырастают, отбирают у тебя все, и тебе приходится корчиться и страдать, глядя, как они извращают твои мысли, портят твои задумки. Зачем? Разумнее превращать их в рабов, в тех, кто отдаст все ради тебя, кто будет мучиться вместо тебя, если понадобится! Пользоваться их трудом, а не отпускать на свободу!
– Но иногда они летают, – возражаю я. – Добираются до высот, которых не достичь мне… не достичь мне… мне…
Последнее слово я не могу произнести, не хватает решимости довести фразу до конца – «мне, бескрылому».
Черный улыбается, показывая зубы как обсидиан, и мелькает среди них алый язык. Знает, конечно, знает этот лжец то, что причиняет мне величайшую боль, что сидит ядовитым червем в моем сердце, ведь мы с ним – не разлей вода, не было ни одной жизни, чтобы я пришел в этот мир в одиночку, без него. Снаружи атакует он меня, но изнутри тоже звучит его голос, и где мой вечный соперник на самом деле бьет сильнее – трудно разобрать.
Сегодня он пришел, чтобы излить злобную радость, показать силу – ведь до этого поймал ценную добычу, талант уровня Янтаря рождается не каждый век.
– У меня они тоже летают, – говорит он. – Невысоко, но зато туда, где есть много меда. Не твоего, жидкого и прозрачного, а настоящего, темного, сытного, который дарует не боль, а радость. И я научу Янтаря так, что он полетит – так, как я ему велю, и туда, куда прикажу. Не сомневайся, ты это обязательно увидишь.
«Нет!» – колоколом бьется в голове.
А Черный отступает в ревущее у него за спиной пламя, исчезает с шипением огня, залитого водой. Я остаюсь в одиночестве посреди кухни, держу ковшик, смердящий горелой травой и пожаром, и пытаюсь смириться с мыслью, пахнущей свежей кровью и распрей.
Мне придется не просто вернуть Янтаря, а вырвать его из лап своего злейшего врага…
* * *
Луч возвращается.
Она всегда возвращается, несмотря на мой холод, на неспособность ей ответить. Наверняка она на самом деле любит меня… из жизни в жизнь, из эпохи в эпоху, без шансов на взаимность, без смысла и цели.
Может быть, это и есть настоящая любовь?
– Он приходил? – Она замечает все – и сажу на потолке, и свежие угли в очаге, и во что превратился глинтвейн.
Я киваю:
– Янтарь у него.
– Что будешь делать? – спрашивает Луч, а я смотрю на нее, на прекрасные синие глаза с вертикальным кошачьим зрачком, на стройную фигуру под серым платьем, на белые руки.
Умею ли я любить так, как она? Готов ли я жертвовать собой так, как это делает она? Ради учеников, ради своего долга, будь он проклят?
– Может, пусть он его забирает? – спрашивает она. – А мы останемся вдвоем, с тобой. Только вдвоем, вместе. Моих сил хватит, чтобы уберечь тебя.
Да, я могу не учить, отказаться от того, ради чего возрождаюсь снова и снова, прихожу на эту землю взрослым, полным знаний, живым источником под корнями великого древа. Правда, в этом случае меня ждет гниение и разложение вроде того, что бывает после потери ученика, только еще хуже, лишение части сил, знаний, навыков, которое неизбежно придется наверстывать в следующей жизни.
И Луч думает, что способна уберечь меня от такого? Неужели правда может?
Или пахнущая яблоками просто готова пожертвовать кем угодно, Янтарем, даже моей сутью, ради своей любви? Может, ей лучше получить меня неполноценного, чем не получить вовсе? Что я могу знать о землетрясениях, бушующих в ее душе, о вздымающихся там цунами, о ее безднах и высотах?
– Прости, Седой. – Она отводит взгляд, и щеки ее розовее обычного. – Я не подумала. Предложила ерунду… Ты должен сражаться! Должен вернуть Янтаря!
Луч опять смотрит на меня, и теперь глаза у нее совсем другие, холодные и решительные, блестят не влагой, а сталью клинка… И слышу я леденящие разум крики с небес, откуда несутся, пикируют на поле боя крылатые девы, готовые вырвать окровавленную душу героя из еще трепещущего тела… И мышцы мои раздуваются от напора крови и силы, а кулаки сжимаются.
Я иду к очагу, беру из пепла горсть углей, и обугливается плоть на ладони.
Черный пользуется своими дорогами, у меня есть свои, и похоже, он забыл об этом. Самое время нанести ему визит и посмотреть, что он пытается сделать с моим учеником… да, моим!
– Жди меня, – говорю я Луч и мну угли, не обращая внимания на боль.
Мое жилище исчезает, и под ногами содрогается Радужный мост, тонкий, как лезвие, острый, как лезвие, безжалостный, как лезвие. С него я могу если не видеть подобных себе, то хотя бы прозревать следы их действий, как рябь на воде, оставленную прошедшей в глубине рыбиной… один водит кистями в руках начинающих живописцев, другая ставит ножки юным танцовщицам, третья нашептывает мелодии тем, кто станет богом музыки.
Мы вечно рядом и всегда отделены друг от друга, живем в разных мирах, хоть и делаем примерно одно дело: летать не умеющие, мы ставим на крыло тех, кто к полету способен, бессмертные во плоти, мы пытаемся взрастить тех, кто победит смерть в духе, в памяти людской, в свете истинном.
Угли в руке ведут меня туда, где я бывал ранее, целую бездну времени назад, – в логово Черного. Оно всегда помпезно, оно всегда роскошно, олицетворение
