Роберт Фреза - Русский батальон
Харьяло задумчиво посмотрел на него.
– Антон, а почему бы нам не позволить Петру заняться разведкой? Ему это неплохо удается.
– Петр – это наш разящий меч. А у нас иногда появляется наклонность пускать меч в ход по каждому поводу. Мне иногда приходит в голову, что, если бы у Петра была хоть крупица воображения, он уже десять раз был бы покойником. Хотя это и несправедливо по отношению к нему. И тем не менее я точно знаю, что можно ожидать от Петра.
– Ты собираешься поручить политику Тихару?
– Завтра. Как бы мы ни притворялись, что презираем политику, это нелегкое дело, а у Тихару есть, к этому способности.
– Так что он советует?
– Полную передислокацию. Перевезти население на острова, чтобы язва не могла распространяться.
– На войне умеренность не лучше слабоумия. А ты что скажешь?
– А что я могу сказать? Это довольно проницательный анализ нашего положения, и, возможно, лучшего выбора у нас нет.
– Возможно. А от Туга ничего не слышно?
Верещагин едва заметно поморщился от отвращения.
– Он чрезмерно высокого мнения о собственной персоне, считает себя незаменимым. К сожалению, я слышал, как он намекал, что рад оказаться посредником между нами и Бондом. По-моему, он был пьян. Его контора закроется, влияние сойдет на нет, а его Комплекс перейдет под мой контроль, пока я не распоряжусь иначе.
Харьяло рассмеялся.
Верещагин положил руки на колени и прикрыл глаза.
– Ну так скажи мне, Матти, какой выбор у нас есть?
– О Боже! – Харьяло рухнул в кресло. – Мы можем спрятаться в свою раковину, выпотрошить очистительные заводы и укрепить Комплекс. Тогда им придется либо перейти на нашу сторону, либо вернуться к первобытному состоянию.
– У лидеров буров, которые пытаются заполучить бразды правления, слишком много крови на руках, чтобы они могли допустить это.
– Тогда остается вариант Ёсиды: бросить буров за колючую проволоку, выжечь всю зелень и оставить коммандос подыхать от голода.
– Но многие сбегут и продолжат сражаться. В результате целое поколение озлобится и прольются моря крови, причем немалая ее часть будет нашей.
– Мы можем просто пойти напролом, – заупрямился Харьяло. – Мы вытрясем из тех, кто работал на Ретталью, имена нескольких руководителей, выследим коммандос, загоним их в болото и придушим. Если мы будем действовать решительно и жестко… – Он не договорил.
Если бы они действительно могли это сделать, тогда еще куда ни шло. Но если у них не хватит сил действовать подобным образом, им придется подавлять буров. А те, в свою очередь, постараются устроить батальону Верещагина кровавую баню, которой им до сих пор удавалось избежать. Если слишком часто лезть в драку, в конце концов тебя пристукнут – это одинаково справедливо и для одного человека, и для целого батальона. И храбрость могла смениться трусостью за несколько месяцев, несколько часов, а иногда и за несколько минут.
– А чем мы располагаем, Матти? Десятью ротами? И с такими силами подавить выступление сотен тысяч буров? Впрочем, есть еще один вариант.
– И какой же?
– Когда другого выхода не останется, тогда я тебе скажу, – ответил Верещагин.
– Ну что за черт!
– Будем просто выполнять свой долг. Матти, тебе никогда не приходила в голову мысль жениться?
– Нет, всерьез – никогда. У меня пока не появлялось желания обзавестись наследником.
– Мы слишком долго были вдали от родины, Матти, и потеряли связь с ней. Все мы. И это пугает меня. Что это ты прячешь за спиной, бутылку вина? Если это действительно вино, так давай выпьем – поводов у нас предостаточно.
– Это действительно вино, и сейчас мы его разопьем. А еще у меня есть один анекдот – о том, как несколько фанатиков решили нанести удар по империализму, подпалив плавильный завод в Мариентале. А рабочие-африканеры отлупили их и вышвырнули прочь.
Верещагин невольно растянул губы в улыбке. Харьяло встал и потянулся.
– Так что передать Наташе? – с невинным видом поинтересовался он,
Верещагин открыл глаза.
– И ты туда же? Ну почему каждая сволочь норовит лишить меня свободы и передать в руки женщины?
Харьяло ухмыльнулся.
– Не-ет, Антон. Ты точно так же отмечен Каиновой печатью, как и я. – И он выразительно посмотрел на лоб Верещагина.
Во время бесконечного отступления под льющимся с неба дождем Мигер шагал рядом с Пинааром. Никто не разговаривал с тех пор, как они двинулись прочь от того места, где прежде был космо-
– Для простого фермера вы слишком хорошо говорите по-английски, – сказал Мигер, небрежно перешагивая через чью-то винтовку.
Пинаар кивнул.
– Надеюсь, вы знаете, куда мы идем?
Пинаар снова любезно кивнул, чувствуя, что его задницу сейчас сведет судорога. Годы не стояли на месте, и у этой чертовой задницы было достаточно времени, чтобы отвиснуть.
– Если хоть десятая часть доберется до места, можно будет считать, что нам здорово повезло.
– Они изголодались и расползаются по домам. Но некоторые все-таки пойдут дальше, – нарушил молчание Пинаар. Горстка его стейндорпцев шла позади, подгоняя плетками тех, кто пытался отстать. Десять лет назад он сам шел бы с ними.
– Что за идиотская случайность, – мрачно заметил Мигер. – Ведь это ядерная бомба разнесла космопорт вместе со всеми проклятыми дураками. А вы и не знали, так, что ли?
На этот раз Пинаар промолчал, отрицательно мотнув головой. Он упорно пробирался вперед через болотистые заросли.
– Значит, вам просто было приказано в определенный момент отступить. Правильно я говорю?
Пинаар кивнул.
– Но вам не положено было говорить об этом мне, да? – спросил Мигер.
Пинаар еще раз кивнул.
– Значит, кто-то намеревался оставить меня там, чтобы прищучить имперцев, если эта штука не сработает, как вы думаете?
Пинаар кивнул в пятый раз, продолжая тащиться вперед. Он изо всех сил старался не обращать внимание на боль в ногах.
– Вы неплохо поработали. А я ожидал, что ваши – щенки разбегутся точно так же, как эти недоумки ковбои. Скажите, Хендрик, у вас жена есть?
– Нет.
– А была?
– Была.
– Подумать только. Хотя вообще-то это заметно. А дети есть?
– Дочь. Тоже была, – ответил Пинаар. У него перед глазами встала малышка дочь и жизнерадостная жена. А потом она заболела чумой, и у него осталась только дочь.
– А где она сейчас?
– В могиле. На Земле. У меня осталась внучка.
– Такая же упрямая, как вы?
Пинаар на мгновение задумался.
– Еще упрямее.
– Ладно, не буду больше совать нос в ваши дела. Вы хороший человек, Хендрик. Слишком хороший, чтобы так и оставаться ничтожным фермером.
Пинаар улыбнулся. Струйки дождя текли у него по лицу и забирались под воротник.
– Вы тоже слишком хороший человек, чтобы быть всего лишь ничтожным наемником. – Немного погодя он добавил: – Фермер из меня паршивый.
Когда окончательно стемнело и пришлось остановиться, их оставалось около пятидесяти человек. Из них примерно половину составляли ковбои Мигера, которым действительно больше некуда было идти.
Дэнни развязал ботинки и вылил из них воду.
– Господи Боже, наши расползлись по половине континента, – заявил он.
– Они вернутся, и тогда мы сможем сделать из них что-нибудь приличное. Может, у нас будет другая возможность, – задумчиво произнес Пинаар.
– Да они хоть знают, куда идти? Я вот не знаю! – возмутился Мигер.
– У нас есть друзья во всех селах, хотя они и были слишком заняты, чтобы выступить сегодня. Они наверняка им скажут, – ответил Пинаар. По его тону чувствовалось, как именно он относится к этим «друзьям». Они с Мигером переговаривались всю ночь напролет. – Я вам не говорил, Даниэл, что мы владели виноградниками? – начал Пинаар. – Неподалеку от Каапстада. Семья моей матери заложила их в 1770 году. После того как братья были убиты, виноградники должны были перейти ко мне, а потом к моей внучке. У меня была горсть земли оттуда, и я хотел отдать ее внучке, но они не позволили мне взять ее с собой. Я высыпал ее землю, и у меня ничего не осталось, но я все помню.
– Мы, ирландцы, еще хуже, Хендрик. Мы можем не помнить, что было на прошлой неделе, но до сих пор помним имена женщин, которых изнасиловали пуритане Кромвеля.
– Когда я услышал от своей внучки, что мы разрушаем этот мир и наше будущее, я сказал себе, что надо что-то делать. – Пинаар сильнее сцепил пальцы.
Мигер насмешливо посмотрел на Пинаара.
– Ну скажите мне, Хендрик, зачем вы влезли во все это? Ведь ясно же видно, что вы презираете этих людей.
– Даниэл, мы, африканеры, держимся вместе. В этом наша сила и наша слабость. К добру или к худу, но мы держимся вместе.
– Ах, друг мой Хендрик! Вы можете обманывать себя, но не меня. Вот сейчас мы идем, и вы утешаете себя мечтами, как и любой из них: «Один лишь Господь мой господин, и никто больше». Разве не так? – Он ненадолго умолк. – Вы скандалист по природе своей, друг мой Хендрик. Такой же, как и я, – признайтесь хоть теперь.
