Часть их боли - Д. Дж. Штольц
– Но ведь признайтесь, что на самом деле он вам не нравится?
– Нравится, нравится… – удивилась Оскуриль. – С чего вы взяли, почтенный, что он может мне не нравиться?
– Но вы даже собственного мнения о нем не имеете! Вы лишь следуете вкусу Ее Величества. А между тем это не самый лучший поэт даже своего времени, не говоря уже о куда более талантливых вроде Морнелия Струнция, Гаэзниаса Белого или даже Сеннудия из Байвы.
– Но если он нравится Ее Величеству, то как он может быть не самым лучшим? – удивилась она.
Тут уж в растерянности Юлиан и умолк. Они уже пытались поговорить и о политике, и о празднованиях, но всегда выходило так, что юная фрейлина имела мнение, точь-в-точь схожее с мнением королевы.
Он мрачно глядел на это нежное благовоспитанное создание, которое растили как дочь, жену и мать. Не стоило сомневаться, что Оскуриль, возможно, и вправду знала все стихи Либелло Лонейского, но знала их не по собственному желанию, а по желанию и настоянию родителей и учителей, которые хотели, чтобы их дитя пришлось по душе королеве. Также не стоило сомневаться, что это дитя, не имеющее в голове ничего, кроме желания нравиться Наурике, родителям и всем вокруг, действительно могло стать прекрасной женой и матерью, переняв убеждения мужа и сделав их своими.
Оскуриль подняла нежную головку – она была сильно ниже ростом, – и на Юлиана взглянули бархатные глаза лани, робкие и нежные. Тот сначала залюбовался ими, но когда зашумел ветер и донес рокот вспененной реки, то ему тут же вспомнились диковатые голубые глаза Вериатель. Едва зародившееся восхищение потухло и превратилось в обычное согласие с тем, что Оскуриль и вправду похожа на несорванную белоснежную лилию. Не более, чем факт… Она, наверное, думал Юлиан, даже живого человека никогда не иссушала. Только пила из кубков, пытаясь подражать пьющей вино аристократии. Для такой девушки будет за счастье, если она найдет любящего мужа, который будет стараться не раскрывать перед ней, что посещает множество любовниц, но будет почитать ее за кроткий нрав и верность. Сам Юлиан этого ей дать не мог. Да и не хотел… Зачем ему срывать эту бесплотную бледную лилию, жизнь которой поблекнет, когда выяснится, что их брак бесплоден, а муж может в любой момент исчезнуть? Пусть она доцветет и пожухнет, как ей отведено, – всю жизнь.
Оскуриль, видя, что ее разглядывают не так, как хотелось бы ей – не с восхищением, а с некой отрешенной задумчивостью, – вдруг шепнула:
– Извините меня, почтенный…
– За что мне вас извинять? – слабо улыбнулся он.
– Я не знаю, о чем вы думаете, но вижу, что взгляд ваш хмур. Наша матушка говорила, что вы уже некогда имели беседу обо мне, перед самым пожаром… – И Оскуриль умолкла, нарочно выждав паузу и даже слегка покраснев. – Быть может, вы думаете, что вам навязывают меня, но, поверьте, пожалуйста, я не хотела бы стать для вас обузой или проблемой! – Она снова подняла головку и поглядела на него кристально чистым взглядом.
– Нет, вы не обуза для меня, не думайте так. Однако мне кажется, вы должны были слышать те разговоры, что ходят обо мне. Знаете, что я был рабом?
– Знаю… – кротко ответила она и, помолчав, тихонько добавила: – Но вы достойный вампир, с чистым сердцем.
– Достойный? А слышали ли вы, что я состою в чине Вестника, который носит определенную и известную в узких кругах славу? – продолжил он, намекая на связь с королевой. – К тому же я большой почитатель суккубов? Знаете, сколько плотского наслаждения могут подарить одному мужчине одновременно два суккуба, которые отдаются своему делу со всей страстью? Знаете, как удобен в любовных утехах их хвост? О, прекрасная Оскуриль, если вы пытаетесь убедить меня, а может, и себя, что я достойный, то готовы ли будете стерпеть свою ошибку и делить меня с кем-то другим или даже другими? Понравится ли вам слышать стоны из соседних покоев, в то время как вам придется проводить свои ночи в одиночестве?
Он уже со злой веселостью глядел на девушку. Лицо ее на миг вытянулось от таких грубых мужских откровений, к которым были непривычны ее милые ушки. Она подняла полный ужаса взгляд, будто хотела что-то сказать, но ротик ее открылся, демонстрируя небольшие клыки, и тут же закрылся. Фрейлина так ничего и не произнесла, лишь замолчала в растерянном непонимании.
«А может, я ошибся и зря готов причислить ее к гадюшнику… Право же, может, и вправду есть еще здесь несовращенные души?» – гадал он.
И поглядел на волнующуюся реку, полноводную и бурную из-за сезона дождей. Вздохнув, что в этот миг не может позвать свою любимую Вериатель, он повернулся к терпеливо ждущей фрейлине.
– Что ж, пора бы нам с вами вернуться. Сад мы с вами посмотрели по просьбе Ее Величества. У реки тоже прогулялись. К тому же слишком подзадержались здесь, пропустили следующее выступление. Пойдемте, отчитаемся перед Ее Величеством, каков сад.
– Красив и великолепен, – робко, но в то же время пылко заметила Оскуриль, будто желая все-таки высказать свое мнение, в отсутствии которого ее упрекнули.
– Холоден и гадок, – не согласился Юлиан.
– Наверное, вы правы… – привычно вырвалось у нее.
Они вдвоем пошли сквозь облетающий, помертвевший сад на звуки музыки. Знать уже куталась в плащи и шали из-за все более порывистого ветра, мерзла и не могла дождаться окончания представления. Как назло, солнце скрылось за приближающейся черной тучей. Нерадостно уже было находиться в королевском саду – и одни лишь суккубы продолжали плясать, распаленные ритмом музыки, да сами музыканты не покладали рук.
Пропустив вперед фрейлину, Ралмантон сел обратно в кресло.
На него тут же устремился взор королевы. Юлиан поглядел на нее в ответ, вздернул брови, как бы говоря, что раскусил ее намерения касаемо женитьбы. От этого Наурика едва склонила голову и покровительство-важно улыбнулась, под этой улыбкой подразумевая, что желает ему лишь счастья. Ну а Юлиан понял, что если королева вознамерилась сделать его счастливым, то переубедить ее не удастся. От этого он вздохнул. Рядом вдруг вздохнула Оскуриль, устремив на него быстрый, но робкий взгляд из-под ресниц.
* * *
Уже ближе к ночи он сидел в гостиной и ждал Дайрика, от которого прибыл торопливый гонец. Однако вместо него в особняк раньше обычного вернулся старый Илла. Прошуршала длинная черная мантия, застучала тяжеленная трость – угрюмый советник прошел к лестнице, не замечая, а точнее, делая вид, что не замечает сидящего на диванчике Юлиана. Так они жили уже три месяца – полное показное безразличие друг к другу, едва прикрывающее вражду. Лишь изредка им
