Наоми Вуд - Миссис Хемингуэй
– Произошел несчастный случай, – заученно произносит она. – Так бывает.
Куццемано встает и приносит из кухни одну из газет с некрологом. Зачитывает вслух кусок ее интервью. В его глазах – участие: он явно считает Мэри не наивной дурочкой, как остальные, а одинокой осиротевшей женщиной.
– А вы пришли убедить меня в ином, не так ли?
– Вовсе нет, миссис Хемингуэй. Вы единственная, повторю, единственная, кто знает, что случилось на самом деле.
Хвоя кедра, растущего у самого дома, теперь неподвижна. На небе показались светлые полоски, от них тучи кажутся еще темнее. Похоже, скоро снова пойдет дождь. Она нерешительно делает шаг в тамбур. «Как тут тихо и спокойно, – думает она. – Точно в притворе церкви. Если не в алтаре.»
Стайка черных птиц вспархивает с ближайшего деревца.
– Я посадила эти деревья, пока Эрнест лежал в клинике, – неосторожно произносит Мэри. – Миндаль и рябину.
– В клинике?
Она не поворачивается к нему и продолжает смотреть в окно, чтобы не видеть его лица. Про клинику знали только самые близкие друзья.
– А из-за чего он там лежал?
– Давление, – ответила Мэри. Ей казалось, что она и сама верит в то, что говорит.
Стая птиц поднялась уже высоко, но ни одна из них не нарушает строя. Они летят крыло в крыло и дружно поворачивают на фоне желтого вечернего неба. Кажется, что это пшеничное поле, волнующееся под ветром.
– Его лечили электрошоком. От депрессии, – сказала Мэри, сама удивляясь, отчего вдруг решила раскрыть душу именно перед Куццемано. – Он называл это «жарить бекон». Я столько времени уговаривала его отправиться туда.
– Понимаю.
– Он пробыл там недолго. Ухитрился как-то убедить врачей, что с ним уже все в порядке. Приезжаю в очередной раз навестить его – а он уже сидит с собранным чемоданчиком в кабинете врача и улыбается, как Чеширский кот. Я не должна была соглашаться. Должна была уговорить его остаться. – Мэри сложила ладони. – А я этого не сделала.
– А потом?
– Через неделю, – она сдерживает слезы, – он перестал быть собой.
Мэри усаживается на скамью рядом с Куццемано. Оба молча сидят в тамбуре, где умер Эрнест, и смотрят, как собираются лиловые тучи. В помещении темнеет. Падают первые капли дождя, а потом начинается ливень. И пусть. Дождь барабанит по крыше крыльца, миндальное деревце гнется под порывами ветра.
Мэри и Куццемано сидят совсем близко. Ей почему-то легче оттого, что он тут.
– В голове не укладывается, что Эрнест больше не видит, какого цвета небо. Что у него больше нет слов. Мне странно – мне дико! – что он теперь лишен этого наслаждения. Смотришь на его строки и бесишься, что его тут больше нет и что он больше ничего не напишет. – Мэри улыбнулась. – Вы должны прочитать его парижские зарисовки, Гарри. Читатели будут хохотать до слез.
Оба смотрят на четкие тени веток на стене. Сад за окном залит тем особым светом, который бывает только после грозы. Осень в Айдахо. Магия света и воды.
– Знаете, Эрнесту нравилось охотиться на крупного зверя. Леопард, лев, буйвол – все что угодно, лишь бы огромное. Когда мы вернулись из африканского путешествия, один из наших котов был совсем плох, на задней лапе прощупывалась опухоль. Эрнест сказал, что мы уже ничем не можем помочь животному, нужно избавить его от страданий. Я спросила, к чему такая спешка. А он ответил, что совсем скоро кот начнет испытывать нестерпимую боль. Кто-то принес ему ружье. Он держал кота, чесал ему шею, рассказывал, каким чудесным котенком тот был в детстве. А потом пристрелил его прямо там, на террасе, на виду у всех, напрочь снес ему голову. Ни до, ни после я не слышала, чтобы он так рыдал. Сострадание вовсе не было чуждо Эрнесту, и мне жаль, что вы знали его только с жесткой стороны. Поразительно, что вы все равно любили его.
Куццемано чуть улыбается.
– Я не виню вас. – Мэри берет его за руку. – Эрнест словно притягивал одержимых. Вы были лишь одним из многих. Сказать по секрету, иногда я думаю, что это льстило его самолюбию. Никто ведь никогда не преследовал Фицджеральда.
Потом Мэри спрашивает о шраме. Ей всегда казалась, что за этой длинной розовой полосой, тянущейся по его лицу от глаза к щеке, скрывается нечто большее.
– От своих досталось. – Куццемано упорно не желает раскрывать свои тайны.
Тучи расходятся. Мэри приносит письма из гостиной.
– Если я найду что-то еще, – говорит она, – то обещаю сжечь. Вот!
Она протягивает ему письма. Куццемано подставляет раскрытую ладонь, точно испрашивая благословения.
– История меня прощает.
У машины он целует Мэри в щеку, встав так, чтобы не было видно шрама, потом садится за руль и поворачивает ключ зажигания. Эрнест рассказывал ей, как впервые повстречал Куццемано на Ривьере в 1926-м и, распалив воображение коллекционера историей о пропавшем саквояже, радовался поначалу, что заполучил задаром собственного частного сыщика. Сколько раз потом он пожалел об этом! Куццемано буквально вцепился в него мертвой хваткой. И вот теперь Мэри с ним наконец помирилась. Как бы ей хотелось простить его от имени Эрнеста! Но это уже не в ее власти.
Прежде чем отправиться в путь, Куццемано делает глоток из фляжки, словно обессилев после паломничества в дом своего кумира. Мягкие очертания губ, ждущих первого глотка, – как это похоже на Эрнеста! Гарри бросает на дом прощальный взгляд, кивает Мэри, и машина трогается с места. Что ж, он фанат, и это неизлечимо.
– Осторожнее, – кричит она вслед.
Когда автомобиль Куццемано пропадает из виду, Мэри отправляется следом за ним по дороге в сторону реки Биг-Вуд. Садится на поваленный тополь, радуясь, что снова осталась наедине со своими мыслями.
Они с Эрнестом часто тут сидели, глядя на речную долину, пока однажды его не охватил страх. Он начал беспокойно озираться и заявил, что они здесь как на ладони – подходи и бери. «Эрнест!» – нежно окликнула она мужа, словно звук собственного имени мог привести его в чувство. Мэри не понимала, что за дьявольская сила отняла у него разум и превратила ее храброго Эрнеста в человека, боящегося собственной тени.
В лесу он просто озверел.
– Мэри, – в глазах его сверкала одержимость, – ФБР. Они подслушивают. – Он вскочил и ринулся к реке, продираясь сквозь камыш и тростник. Как загнанный зверь, он озирался, высматривая, где мог затаиться в засаде невидимый враг, потом примчался обратно, к бревну. – Они пытаются взять меня. Они упрячут меня за решетку. Обвинят в неуплате налогов. Налоговая с ними заодно. Слушай, я оставлю тебе инструкции. Я им скажу, что ты не знала ничего о наших финансах, что ты лишь в самых общих чертах представляла себе, что там со счетами. Я буду утверждать, что ты понятия не имела о том, что у нас в чемоданах. Ты что, не понимаешь?
Мэри смотрела в его глаза, стараясь совместить в своем сознании того Эрнеста, которого она знала и любила, и этого, что стоял перед ней сейчас.
– Не понимаю, о чем ты, Барашек.
Он вскинул руки, словно призывая деревья в свидетели того, что отрекается от собственного разума.
– Выходите, ублюдки! Вот он я!
Деревья хранили молчание.
– День пошел насмарку! – орал он. – Насмарку! – Он выкрикивал эти нелепые слова вновь и вновь. И лишь когда он удалился на достаточное расстояние, Мэри позволила себе горько всхлипнуть. Всего один раз. Затем поднялась и пошла догонять мужа, чтобы успокоить его.
В тот вечер она позвонила в клинику.
40. Кетчум, Айдахо. Сентябрь 1961
Мэри всегда казалось, что разводить костер среди дня противоестественно. Но сейчас она хотела сделать это, пока не стемнело. Вокруг пахло соснами, влажной землей и мускусом, словно вчерашний олень оставил шлейф своего запаха.
Она складывает пирамидой сломанные бурей сучья. Потом приносит из кухни газеты. Со всех передовиц на нее смотрит лицо Эрнеста, и Мэри вспоминает, как он веселился, читая собственные некрологи в 1954-м, когда их самолет разбился у водопада Мерчисон-фолс. Потом за ними прислали спасательный самолет, но тот загорелся прямо на взлетной полосе. Эрнест плечом и головой выбил заклинившую дверь, чтобы вырваться из охваченной пламенем, готовой взорваться машины. Как в дурацкой комедии, думала тогда Мэри.
Газетчики не стали дожидаться, пока из-под обломков извлекут все трупы.
– Что ж, – сказал Эрнест на следующее утро, валяясь на кровати в гостиничном номере и читая одно из сообщений о своей смерти – из Индии, – кажется, «За рекой» никого не впечатлила, а вот «Старик», похоже, обеспечил мне пропуск в вечность. Я был очаровательным повесой и с легкостью добивался знаменитых женщин. Всех четырех своих жен я покорил неотразимой улыбкой. – Он ухмылялся, смакуя на все лады понесенную миром утрату. – А в богемном Париже я вел такую разгульную жизнь, что никакому другому писателю не удалось меня превзойти. Я был великим боксером и охотником, я мастерски рыбачил в открытом море. О! Еще я основал новую писательскую школу! И все это за пятьдесят пять лет! Что скажете, мисс Мэри? Неплохо, а?
