Андрей Уланов - Автоматная баллада.
Не было ни мужчины, ни женщины, а лишь одно большое, теплое существо, которое ворочалось в сенных глубинах. Существо, судя по издаваемым звукам, старое и больное, страдающее всевозможными артритами, ревматизмами, мигренями, кольями во всех боках — потому и тратящее такую уйму времени на то, чтобы умять для себя как можно более удобное лежбище. Оно ворочалось долго — не имея, впрочем, ни малейшего представления о существовании времени — и, наконец, затихло. А потом вновь исчезло — до срока. «Кажется, в чем–то Самый Главный Храмовник все же прав, — лениво подумал Швейцарец. — С внутренней энергией у женщин ситуация обстоит явно иначе, чем у мужиков. Как по–другому объяснить, что у него едва хватило сил оттащить свое почти бездыханное тело в сторону и подгрести под верхнюю часть полутрупика три–четыре соломинки, а Тайна, устроившись в дверном проеме, активно занимается причесыванием, точнее вычесыванием, — сена рядом с ней уже набралось на приличную вязанку. Определенно, какой–то резон в аскетизме имеется — но только цель, ради которой стоит лишать себя этого, я вообразить не могу, фантазии не хватает». — Ты поосторожней, — проговорил он вслух. — А то наведется на твои коленки чего–нибудь вроде крылоящера. — Мне хорошо, — Тайна отложила гребень и мотнула головой, на мгновение сделавшись похожей на экзотический одуванчик. — Я ведь ни разу еще не каталась на поезде, Вик. — Совсем ни разу, — улыбнулся Швейцарец. — А два дня назад… — То было не в счет, — перебила его девушка. — Тогда я еще не жила. А сейчас… сейчас мне хорошо. Так бы всю дорогу сидела и смотрела. — И ночью? — Нет, на ночь я бы отыскала другое занятие, — Тайна оглянулась, и Швейцарец с удивлением почувствовал, как его тело, словно само по себе, оживает под ее взглядом. Темных глаз, до краев наполненных нежностью… теплотой… лаской… мечтательной задумчивостью… ага и щами с компотом, мысленно закончил он и едва сдержался, чтобы не расхохотаться на весь вагон. — Ты своих родителей помнишь? — Да, а что? — Просто интересно, — сказал он. — Кем они были? А то гляжу на тебя и совершенно затрудняюсь классифицировать. — А, ты в этом смысле… Вик, во мне просто ужас чего намешано. Мать считалась русской, но на самом деле она наполовину маньчжурка, а папа ее, мой дед, — из казаков–эмигрантов. И у отца — от немцев до цыган, представляешь… — Цыган? — Ну да. До войны… — То–то я думаю, — не дослушав ее, довольно произнес Швейцарец, — что–то в тебе южное проглядывает! Нечетко, расплывчато, пальцем не ткнешь — нос характерный или изгиб скул, — но чувствуется, ловится на косвенных ощущениях! Особенно когда ты, как вот сейчас, вполоборота сидишь. — Серьезно? — Абсолютно. — Я забыла, как звали эту бабушку, — садясь рядом со Швейцарцем, грустно продолжала Тайна. — Даже странно, ведь ее саму помню много. Как гуляли вместе… как танцевать меня учила… как с мамой ругалась, а я за кровать пряталась. — Хочешь, помогу вспомнить? — Пилюлей доктора Самоделкина? Голос ее оставался прежним, но где–то в глубине она вздрогнула, коснувшись той, едва затянувшейся раны… — Нет, ну что ты, — успокаивающее пробормотал Швейцарец. — Есть множество других способов. Пусть более долгих и менее эффективных, зато совершенно безболезненных. — Каких? — Например, гипноз. Правда, — задумчиво проговорил он, — если твоя бабушка в самом деле была цыганкой, то еще неизвестно, кто кого загипнотизирует. — А давай не будем, — тихо и очень отчетливо произнесла девушка. — Пусть прошлое останется в прошлом, хорошее и плохое. А я хочу жить сейчас. Хочу… ой, — совершенно по–детски вскрикнула она, вскакивая. — Платья! Совсем про них забыла. А все ты… — Я?! — поразился Швейцарец. — А кто же еще? «Логика аргумента просто убийственна, — подумал он, — страшнее картечного дуплета!» — Ладно, я. — То–то же. Лежи и смотри! Вот так и становятся подкаблучниками, вздохнул Швейцарец, любуясь торжествующей спиной Тайны и ее же ничуть не менее торжествующим… всем остальным. Черный Охотник, мрачная легенда, смерть во плоти — ну кто поверит? Да никто! И уж тем более не поверят, что ему это нравится. СЕРГЕЙ
— Я не… — Анна, вали к чертовой матери, — четко выговорил Энрико. — Дай нам поговорить. Она вспыхнула мгновенно, от подбородка до кончиков ушей, словно факел поднесли. Вскочила, подхватила рюкзак и винтовку и, не оглядываясь, каждым шагом старательно вбивая подошвы в асфальт, промаршировала за угол. — Так–то лучше, — довольно улыбнулся скуластый и тут же вновь зашелся в приступе кашля. — Хреново дело. — Да уж, — Энрико, разогнувшись, искоса глянул на Сергея. — Но ты не думай… пулю на меня тратить не придется. Сам справлюсь — все равно автомат мой, да и прочее барахло тут и останется, верно? Рисковать нельзя, как эта дрянь передается, ни ты, ни я понятия не имеем. — Может, все–таки попробовать… — неуверенно начал Айсман. — Да прекрати, — вяло махнул рукой Рик. — Эти твои травки–заварки вам еще во как пригодятся. А мне ты уже ничем помочь не успеешь, точно говорю. — Да тут всего–то пара минут, костерок сварганить и… — Отставить, я сказал. Шемяка, однако, все еще колебался. Даже мешок снял. Хотя симптомы Риковой заразы были не похожи на «серую лихорадку» в ее обычном виде, шанс все же был. Хилый, слабый, дохлый, почти никакой — но имелся. В конце концов, экстракт дрызг–травы представлял собой, по высокоученому выражению деда Павла, «сильнейший антибиотик общего действия». Айсману не раз доводилось слышать о случаях, когда он творил подлинные чудеса, вытаскивая больных и раненых с того света — хотя, разумеется, на каждый такой случай приходилось по два десятка тех, кому не повезло. Шанс был, да и времени требовалось не так уж и много, воду–то надо было не кипятить, а лишь подогреть. Только вот скуластый уже сдался. Не сломался, а просто решил: его час пришел. Скорее всего так оно и было, у людей, битых судьбой, на подобные вещи чутье редко дает осечку, но даже если Рик ошибается — спорить с ним, переубеждать… вот на это времени нет, совершенно точно. Анна пыталась, но там явно не светило, в таком деле играет не командирский голосок — авторитет, а откуда ему взяться у девчонки? Подчиняться–то скуластый ей подчинялся, но в глубине души наверняка ведь считал себя опытнее… нет, ничего бы она своими воплями не добилась, подумал Айсман, а вот глупостей натворить могла. Будь у них чуть–чуть больше времени, он бы сам… но сейчас уже поздно. Экстракт в силах дать шанс лишь тому, кто будет сам драться за жизнь, а если человек для себя этот бой уже проиграл… все. Хана! Энрико вновь закашлялся. Не, тут ничего уже не светит, глядя на стекающие по бетону красные брызги, окончательно решил Шемяка. Если легочная ткань наружу пошла… чем бы ни была жрущая Рика хворь, работу свою она делала быстро и надежно. — Выслушай меня, парень! — Скуластый болезненно скривился, и Айсман вздрогнул, живо представив, какой ценой ему должен даваться каждый произнесенный звук. Будто десятком ножей изнутри… — Я поначалу о тебе плохое думал… — Забудь, проехали, — быстро сказал Сергей. — Я про тебя тоже много чего разного думал… не важно все это! — Уже не важно, да. — Рика, похоже, на какое–то время отпустило, по крайней мере, гримасы после каждого слова он корчить перестал и даже сумел изобразить слабое подобие улыбки. — Я о другом хотел… ты присмотри за Анной. Она, конечно, не подарок, та еще… она не плохая, нет — она… сложная.
Айсману вдруг почудилось, что именно эти слова он уже когда–то слышал. Он честно попытался вспомнить — не вышло. «Дежа вю какое–то дурацкое, — подумал он, — а вернее всего, просто нервы». — Она ведь еще совсем девчонка, жизни толком не знает. Глупости в ней много, ветра в голове… но и хорошего тоже немало. — Она для тебя вообще кто? — неожиданно спросил Шемяка.
— Дочь командира, — усмехнулся Энрико. — Если сугубо формально. Она… черт, объяснять долго, а времени нет. Короче, я поверил не в тех людей, но слишком поздно понял, в какое дерьмо вляпался, понял, когда было уже не отмыться. С ног до головы… и руки по локоть… А она сумела мне дать новый смысл, новую идею. Потому–то я за ней на край света и пошел, не раздумывая. — Идею? — Идею, смысл — то единственное, ради чего жить стоит.
Айсман покачал головой. Впрочем, спорить с умирающим человеком о том, ради чего именно стоит жить, — это даже и не смешно вовсе. — Скажи, — Рик прервался, его опять скрутило всерьез, и в какой–то миг Шемяка было решил, что этим приступом все и окончится. Но нет — скуластый все же разогнулся, тыльной стороной ладони вытер, точнее, размазал вытекшую изо рта кровь по щеке и подбородку и требовательно уставился на следопыта. — Скажи… откровенно… мне–то уже… она тебе нравится, так? — Да.
Айсману как–то, был случай, приходилось врать умирающему, и большого греха он в этом не видел — пару слов выговорить нетрудно, а человеку хоть какое–то облегчение. Но Энрико даже в своем нынешнем состоянии вполне мог суметь отличить на слух фальшь, и потому Сергей был рад… …очень рад, что никакой нужды лгать у него сейчас не было. — Я… почему–то… так и подумал. Хорошо. Присмотришь за ней? — Ну а куда я денусь. — Обещаешь? — Слово следопыта. Могу еще честное пионерское дать. — А ты, что… — Энрико осекся, но в этот раз его достал не кашель — за пару секунд лицо Рика сменило цвет с бледно–розового на землисто–зеленый и обратно. — …в пионерах успел отметиться? — Ага. Мне и галстук повязали, настоящий, довоенный. Все честь по чести. — Надо же, — задумчиво пробормотал Энрико. — И кто бы мог… Этот приступ был еще сильнее предыдущего, и Айсман поспешно шагнул назад — перспектива заполучить даже крохотное пятнышко алой мокроты его совершенно не вдохновляла, да и Рик вряд ли обрадовался бы такому своему «достижению». — Похоже, с разговорами пора кончать. Вот что… уводи ее отсюда быстро… чтобы не услышала. Да и вообще — мало ли кто на звук приползет. — Так и сделаю. — Сергей отступил еще на шаг назад, подхватил рюкзак. Хотелось напоследок сказать еще что–то, но все важное было уже сказано, а устраивать сцену лирического расставания — декорации не те, да и актеры подкачали. — Прощай! — Удачи вам! Бывший десятник Гвардии Храма Энрико, бывший сержант пограничных войск Комаров Эдуард Генрихович привалился к стене и закрыл глаза. Ему было хорошо. Впервые за последний час. Даже боль куда–то ушла, отступила вглубь, напоминая о себе лишь ноющим покалыванием. Он знал, что вскоре она Наверняка вернется, и знал, что его здесь уже не будет. Но это было не главное. Главное он успел сказать. Жаль, что не вышло самому, но парень не подведет. Раз пообещал мне — не подведет, как и мой старик Макс. «Анюте с ним будет так же надежно, как со мной… а в чем–то даже и лучше, — подумал он и усмехнулся: — Молодость–молодость. Удачи вам, ребята, и пусть у вас все будет хорошо!» Он снова закашлялся, не открывая глаз, перетащил автомат на колени. Прислушался — нет, шагов не слышно. Похоже, Сергей с Анной уже были достаточно далеко, но все же лучше выждать еще немного, для гарантии, тем более что время пока терпит. Потом он услышал шум, который узнал не сразу. А вспомнив наконец, даже не особо удивился — конечно же, это ревели турбины «вертушки», «Ми–8Т», рабочей лошадки пограничного десанта, и он снова сидел в его грохочущем брюхе. Край жесткого сиденья вдавился в ногу, каска то и дело норовила сползти на глаза, а в проеме мелькала ведомая «восьмерка». Они вновь летели «за речку», и уже через пару минут их начало мотать, вертолеты снижались «кленовым листом», виляя по курсу и крену, чтобы те, на земле, черта с два могли взять правильное упреждение. Лейтенант рявкнул «Пошли!», и он вторым, сразу за пулеметчиком, вывалился в облако взвихренной лопастями пыли, влево–влево–влево. Здоровенный «дух» поднялся из–за камня, словно чертик из табакерки, выпрыгнул, ствол «бура» уже был направлен ему в лицо, и он нажал спуск, почти не веря, что успеет первым… …но так и не расслышал выстрела. ВИКТОР
