Андрей Уланов - Автоматная баллада.
— Так… — Айсман с трудом удержался от добавления еще одного слова — возможно, жопа была еще не настолько уж полная. — Когда ты первый раз прокыхыкал? Полчаса назад? — Вроде того. Энрико, сбросив рюкзак, медленно опустился на мостовую. — Так… — повторил Сергей. — Кроме кашля, еще что–нибудь чувствуешь? Жарко, холодно, башка ноет, кишки винтом крутит? Ну, быстрее! Соображай! — В груди режет, — Рик сплюнул розовым. — Думал; ерунда, дыхалка сдает, не мальчик все–таки, набегался… или фильтр воздух пересушивает. — Б**, ну не бывает в скелете ерунды! — Шемяка, крутанувшись, что было дури саданул ногой по стене. — Б**, говорил же — как только чего необычное почувствуете, сразу в голос орите! Немедленно! Язык, б**, стер — и как дробью по броне! — Извини. — Да что мне теперь с твоего «извини»?! Что я с ним делать буду?! На хлеб вместо варенья мазать?! Рик снова закашлял. — Не психуй! — резко сказала Анна. — Тоже мне… Ледяной Человек. Перестань дергаться и делай. Шемяка обернулся к ней. — Что? Делать? — вкрадчиво, четко выделяя паузами каждое слово, произнес он. — Ты. Самая. Умная. Да. Вот. И скажи. Что делать? — Что–нибудь! Ты говорил, у тебя эти травы–настои болотные на все случаи припасены! — Что–нибудь ему не поможет, — Айсман говорил уже почти спокойно. Первый всплеск бешеной ярости прошел, оставив после себя лишь тоскливую пустоту. — Кашель и боль в грудной клетке… ни разу про такое не слышал. А пробовать наугад… — Мутация какой–нибудь легочной дряни, — досадливо поморщился скуластый. — Чахотка или туберкулез. — Молчи уж… вирусолог… — Ты хочешь сказать, — глядя в лицо Сергею, медленно процедила девушка, — что не будешь ему помогать? — Анна… — Рик, не вмешивайся. И вообще тебе сейчас лучше молчать! — Анна, — устало вздохнул Энрико. — Он хочет, вернее, он говорит, что не может мне помочь. И он совершенно прав, а я — олух царя небесного. Умудрился… — Рик, не смей так говорить. Если он не хочет поделиться своими драгоценными заварками, мы сами… — Анна, спохватившись, принялась яростно копаться в мешке. — Мы тоже не с пустыми руками шли. — Анн, я не хуже тебя знаю, с чем мы шли, — скуластый, дернув головой, охнул. — Чудо–юдо–таблеток, способных одолеть неизвестную доселе заразу, в твоем рюкзаке нет и быть не могло. — Рик, мы должны пытаться. Слышишь? Рик! Собравшийся было ответить ей скуластый вновь зашелся в кашле. Шемяка участия в перепалке не принимал — он стоял чуть в стороне, даже не сняв рюкзак, просто уперся им в стену позади. Для него все уже было четко и ясно, как выстрел в упор. Открытым пока оставался лишь вопрос — пометила костлявая одного лишь Энрико или Сергей и Анна через пару часов получат возможность догнать сотоварища на Последней Тропе? Вопрос этот, впрочем, также не требовал каких–либо экстренных телодвижений — если болезнь уже в них, десяток минут не решают почти ничего, а экстракт дрызг–травы слишком дорог, чтобы накачиваться им в профилактических целях… тем более, когда речь идет о пальбе наугад. — Анна, послушай, — мягко проговорил Энрико. — Ты упрямая, но поверь, это не подходящий случай… демонстрировать характер. Со мной все… кончено. И смысл тратить лекарства, время, силы, рисковать самим — нет. Извини, что подвел… — Не смей, — она смотрела даже не на Энрико, а куда–то в воздух прямо перед собой. — Даже не думай. Я запрещаю тебе сдаваться. Слышишь, десятник! Приказываю драться до последнего! Я — приказываю, слышишь! Неожиданно Сергея словно захлестнула волна. Жалость… досада… сожаление… — он не мог бы выделить, вычленить отдельные компоненты этого сложносостав–ного, как длинное предложение, чувства. — Знаешь, куда можешь заткнуть свои приказы? — грубо произнес он. — Раскомандывалась… офицерша недоделанная. Вертела–вертела, как хотела… так хоть помереть спокойно позволь. Врежь он ей — хорошую такую, полновесную оплеуху, — эффект, наверное, все равно был бы куда скромней. По крайней мере, в первый миг Шемяке показалось, что Анна сейчас вскинет винтовку и полным рожком попросту размажет его по бетонной плите вместе с рюкзаком. Удержалась. Еще один плюс в пользу бешеной. — Ты… — прошипела она. — Мразь. Я его спасти пытаюсь, а ты… — А я пытаюсь не дать совершиться большей глупости, — спокойно произнес Айсман. — Потому как той, что уже имеем, выше крыши хватает! ШВЕЙЦАРЕЦ
На этот раз он решил не скупиться и оплатил весь вагон. Не пассажирский, хотя его кошелька сейчас бы хватило и на два десятка купе, и даже на весь поезд, — но вполне себе отдельный вагон. «Столыпин» — как обозвал его старший кондуктор. По мнению Швейцарца, данный конкретный товарняк имел с Петром Аркадьевичем примерно столько же общего, сколько и приснопамятный монумент в Новохабаровске. Ладно бы еще сходство, например, с Витте проглядывало… но не с Азефом же! Впрочем, вне зависимости от именования, вагон ему понравился. Много места, много времени в пути, много сена и отсутствие попутчиков, даже насквозь ходить никто не сможет — именно то, что им с Тайной сейчас и требовалось. Хотелось. Очень. Наверное, каждый из них пытался нагнать, наверстать то, что — как стало ясно сейчас — недобрал от жизни. Жизни, которая вдруг оказалась куда более многогранной и красочной, чем виделось им обоим до этого. — С чего начнем? — С примерок? — предположил Швейцарец. Их утренний проход по здешнему базарчику должен был запомниться торгашам надолго — масштаб опустошений прилавков больше соответствовал вышедшей из глухих лесов ватаге амазонок в дюжину–полторы стволов, чем одинокой девушке. Ну, не совсем одинокой. А еще правильнее — вовсе не одинокой! Теперь! Вдвоем они смели все, что хотя бы в первом приближении могло сойти за женские одежду, обувь и, само собой, украшения. Плюс — большую часть одежды мужской. Соответствию размеров внимания почти не уделялось — перешьем, беспечно заявил он, а нет, так на тряпки пустим. Ты не думай, ты покупай, ведь тебе нравится, я же вижу… тебе просто нравится сама возможность с барственной небрежностью указывать пальчиком на очередную тряпку и ронять: «Пожалуй, я возьму и это тоже». Кажется, вспомнил Швейцарец, до войны подобное удовольствие считалось ненормальным — была на этот счет длинная статья в одном из «общественных» журналов Старика. Шоппинг? Господи, как смешно было читать об этом тогда, качаясь в старой покрышке от заправщика и зная, что на десятки верст вокруг единственные «потенциальные покупатели» — несколько чудом уцелевших охотников. В той статье — они там целое исследование провели, вот ведь скольким людям делать было нечего! — указывалось, что женщины подвержены этому заболеванию чаще мужчин, вывод, в общем, верный, и сегодня Швейцарец узнал, почему. Весь секрет в том, что сильному полу доставляет удовольствие другой процесс — наблюдать, как их женщина… шоппингует? — А вот и не с примерок! — Тайна, раскинув руки, закрутилась на месте так, что легкая юбчонка взвилась колоколом… остановилась и замедленно, словно вековая сосна, упала в сено. Почти сразу же из места падения ударил настоящий сенной гейзер — как будто копченая трава и в самом деле была водой, в которой самозабвенно барахтался юный гиппопотам. — Знаешь, знаешь, почему? — Нет. — Потому что ты не дашь мне и двух платьев сменить, — торжествующе заявил невысокий стожок. — Набросишься диким зверем, завалишь… я тебя хорошо знаю и вижу насквозь, вот! — И когда только успела… — Успела, поспела, пела–ела… ну где ты там застрял? — Уже иду. — Понимаешь, — горячо прошептала она, когда Швейцарец оказался рядом. — Все эти платья… это так здорово, ты даже представить не можешь. — Почему же? — Не можешь, я знаю, а у меня такого никогда не было, и я хочу ими насладиться. Как ты любишь, — дразняще улыбнулась Тайна, — вдумчиво, не спеша… — Ах, значит, не спеша… — Ай! — Не спеша, говоришь… ну хорошо, ну держись… — Сдаюсь, — поспешно вскрикнула она, — Вик, не надо, пожалуйста… милый, любимый, родной… пожалуйста… Потом уже не стало ни девушки, которая забыла, что когда–то ее звали Тианэ, ни мужчины, который вспомнил… …вспомнил, как вышедший из тайги мальчишка ответил на первый вопрос бородача в потертой летной куртке. ВИКТОР
Не было ни мужчины, ни женщины, а лишь одно большое, теплое существо, которое ворочалось в сенных глубинах. Существо, судя по издаваемым звукам, старое и больное, страдающее всевозможными артритами, ревматизмами, мигренями, кольями во всех боках — потому и тратящее такую уйму времени на то, чтобы умять для себя как можно более удобное лежбище. Оно ворочалось долго — не имея, впрочем, ни малейшего представления о существовании времени — и, наконец, затихло. А потом вновь исчезло — до срока. «Кажется, в чем–то Самый Главный Храмовник все же прав, — лениво подумал Швейцарец. — С внутренней энергией у женщин ситуация обстоит явно иначе, чем у мужиков. Как по–другому объяснить, что у него едва хватило сил оттащить свое почти бездыханное тело в сторону и подгрести под верхнюю часть полутрупика три–четыре соломинки, а Тайна, устроившись в дверном проеме, активно занимается причесыванием, точнее вычесыванием, — сена рядом с ней уже набралось на приличную вязанку. Определенно, какой–то резон в аскетизме имеется — но только цель, ради которой стоит лишать себя этого, я вообразить не могу, фантазии не хватает». — Ты поосторожней, — проговорил он вслух. — А то наведется на твои коленки чего–нибудь вроде крылоящера. — Мне хорошо, — Тайна отложила гребень и мотнула головой, на мгновение сделавшись похожей на экзотический одуванчик. — Я ведь ни разу еще не каталась на поезде, Вик. — Совсем ни разу, — улыбнулся Швейцарец. — А два дня назад… — То было не в счет, — перебила его девушка. — Тогда я еще не жила. А сейчас… сейчас мне хорошо. Так бы всю дорогу сидела и смотрела. — И ночью? — Нет, на ночь я бы отыскала другое занятие, — Тайна оглянулась, и Швейцарец с удивлением почувствовал, как его тело, словно само по себе, оживает под ее взглядом. Темных глаз, до краев наполненных нежностью… теплотой… лаской… мечтательной задумчивостью… ага и щами с компотом, мысленно закончил он и едва сдержался, чтобы не расхохотаться на весь вагон. — Ты своих родителей помнишь? — Да, а что? — Просто интересно, — сказал он. — Кем они были? А то гляжу на тебя и совершенно затрудняюсь классифицировать. — А, ты в этом смысле… Вик, во мне просто ужас чего намешано. Мать считалась русской, но на самом деле она наполовину маньчжурка, а папа ее, мой дед, — из казаков–эмигрантов. И у отца — от немцев до цыган, представляешь… — Цыган? — Ну да. До войны… — То–то я думаю, — не дослушав ее, довольно произнес Швейцарец, — что–то в тебе южное проглядывает! Нечетко, расплывчато, пальцем не ткнешь — нос характерный или изгиб скул, — но чувствуется, ловится на косвенных ощущениях! Особенно когда ты, как вот сейчас, вполоборота сидишь. — Серьезно? — Абсолютно. — Я забыла, как звали эту бабушку, — садясь рядом со Швейцарцем, грустно продолжала Тайна. — Даже странно, ведь ее саму помню много. Как гуляли вместе… как танцевать меня учила… как с мамой ругалась, а я за кровать пряталась. — Хочешь, помогу вспомнить? — Пилюлей доктора Самоделкина? Голос ее оставался прежним, но где–то в глубине она вздрогнула, коснувшись той, едва затянувшейся раны… — Нет, ну что ты, — успокаивающее пробормотал Швейцарец. — Есть множество других способов. Пусть более долгих и менее эффективных, зато совершенно безболезненных. — Каких? — Например, гипноз. Правда, — задумчиво проговорил он, — если твоя бабушка в самом деле была цыганкой, то еще неизвестно, кто кого загипнотизирует. — А давай не будем, — тихо и очень отчетливо произнесла девушка. — Пусть прошлое останется в прошлом, хорошее и плохое. А я хочу жить сейчас. Хочу… ой, — совершенно по–детски вскрикнула она, вскакивая. — Платья! Совсем про них забыла. А все ты… — Я?! — поразился Швейцарец. — А кто же еще? «Логика аргумента просто убийственна, — подумал он, — страшнее картечного дуплета!» — Ладно, я. — То–то же. Лежи и смотри! Вот так и становятся подкаблучниками, вздохнул Швейцарец, любуясь торжествующей спиной Тайны и ее же ничуть не менее торжествующим… всем остальным. Черный Охотник, мрачная легенда, смерть во плоти — ну кто поверит? Да никто! И уж тем более не поверят, что ему это нравится. СЕРГЕЙ
