Андрей Уланов - Автоматная баллада.

— Не, что ни говори, — глубокомысленно произнес Борис, — а жизня сейчас лучше, чем раньше. Тепло. Местами даже и чересчур, спорить не буду — токо, думается мне, лежать в гамаке при плюс тридцать семь да всяческую прохладительность прихлебывать будет куда как приятнее, чем в те же тридцать семь, но минус… ну, к примеру, дорогу от снега чистить. Опять же, с сельскохозяйственной точки зрения — пока землицу морозит, фиг чего прорастишь… как мы допрежь с брюквой–то мучались, сейчас и вспоминать–то не хочется. То ли дело нынче — с тростником сахарным и половины тех забот не счесть, растет он в нонешнем климате весь год. Опять же, из свеклы мы токо самогонку гнали, а тут — ром! Другая ж, епить, культура! И это я еще про баобабы, тьфу, то есть про бананы не говорю — до войны их разве что кто из райкомовских видал, так? А сегодня моя супружница вона, с утра скотине на корм охапку потащила! — Кстати, — прервал Швейцарец философа за стойкой, — часом, не ваша скотина полночи за окном серенады выводила? — А–а, ночью, — Борис поскреб пузо, зевнул, — то лекарь наш, Мымыков, хулиганил. На него, почитай, кажное полнолуние находит — хватает посредь ночи метлу и ну скакать по улице. — И давно? Содержатель с сомнением глянул на стену, где на фоне потемневших досок желтел обтрепанный календарь — на 1982 год, как не без труда различил Швейцарец. — Лет пять как. Раньше у него другой бзик был — требовал, чтобы его главным бактериологом всея Руссии величали. Сам–то он из этих… мээнэсов которые… пробиркомойщик, короче… а поначалу, когда в поселок забрел, вовсе говорить не мог, токо мыкал… крепко, видать, приложило человека по черепушке. Ну, председательша наша тогдашняя, Матрена Степановна, светлая ей память, в документы евойные глянула и решила, что дохтур, хоть какой, лишним не будет. — А сейчас он в колдуны подался? — уточнил Швейцарец. — Или, с учетом специфики метлы как транспорта, в ведьмы? — В волшебники, — Борис, нахмурившись, хлопнул себя вначале по правому карману фартука, затем по левому… сунул в левый карман руку и выложил на прилавок небольшой пузырек, наполненный чем–то сероватым и очень мелким. — Во. — Занятно. — Что там написано? — живо спросила Тайна. Швейцарец в очередной — он уже сбился со счета, в который именно раз, поразился тому, как изменила прошедшая ночь его… его Тайну. Как прошептала она тогда — стереть? И ведь получилось, черт побери, сработало! Она живая, теперь — живая! Одна только улыбка чего стоит… до войны мир восторгался улыбкой Джоконды, но при виде улыбающейся Тайны ваша Джоконда разом бы скисла, завяла и тихонько потопала к вашему Леонардо плакаться в жилетку. Господи, а я хотел ее в скит, да она б там, среди этих постных монашек, еще вернее, чем у храмовников… — Ау! Ну что там написано? — Оберег Великаго Волшебника, — Швейцарец хмыкнул. — Сушеные микробы, — пряча пузырек обратно в карман, с гордостью заявил Борис. — Не хухры–мухры… реально помогают. — Еще бы, — без тени иронии произнес Швейцарец. — Обычные микробы, наверное, от одного вида этих мутантов псевдоподии откидывают. — Вот я и говорю — помогают, — согласно кивнул Борис. — Реальный оберег, всего–то за пять «семерок»… а детишкам Мымыков их и вовсе даром раздал. Любит он их. — Микробов? — Не, детей. Иной вечер усядется на крыльце и ну сказки всякие рассказывать. Добрые такие, смешные… про вампиров там или оборотней. Глава 11

Три каскадера по пескам Плелись едва–едва, Один ловушку прозевал, И — их осталось два.

АЙСМАН

Что–то в произошедшем все же казалось ему глупым и нелепым, хотя на самом деле в случившемся не было ничего такого уж… необычного. Не они первые. И наверняка — не последние. Просто в какой–то момент тетке Фортуне наскучило приглядывать за ними. Быть может, всего на секунду она отвернулась, отвлеклась на кого–то другого — только вот они были в скелете. И здесь, в любимом заповеднике смерти, к ее услугам имелось несчетное количество возможностей заполучить то, что старуха с косой сочла хорошей прибавкой к уже имеющейся коллекции. Точнее — того.

Айсман заподозрил неладное минут через двадцать. Слишком поздно — впрочем, поздно было, скорее всего, и с самой первой секунды. Кашель ведь был всего лишь внешним проявлением, а сколько длился инкубационный период заразы? Минуту, две, час… день, месяц — теоретически рассуждая, она вообще могла сидеть в Энрико еще с первых послевоенных лет. Как часовая мина с поломавшимся заводом — лежит себе, лежит, а потом какая–нибудь крохотная ржавчинка, которую и в микроскоп–то не разглядишь, возьмет и разрушит хрупкое равновесие, и пружина снова начнет раскручиваться… Можно сказать, им не повезло вдвойне — характерные признаки основных скелетных зараз Шемяка помнил тверже, чем порядок сборки–разборки Сашки, но вот незадача, кашель–то среди этих признаков и не значился. И потому вначале он даже пошутил: «Похоже, приятель, и у тебя аллергия на респиратор имеется». Такое могло быть запросто — и бывало не раз, в конце концов, эти маски не вчера с завода вывезли. Он всерьез дернулся лишь два десятка минут спустя, когда очередной приступ кашля едва не согнул Энрико напополам. — Пять минут на перекур! Курить, и вправду, хотелось распрозверски, но при любом другом раскладе он бы уж как–нибудь дотянул до реки — ну или хотя бы еще квартал прошел. Здесь же, как услужливо подсказала ему память, неподалеку, на карте Анны расползалось нечто зеленоватое со щупальцами — словно крохотного болотного спрута придавили. Что за смысл таила эта каракатица, знал, похоже, только сам художник — нынешняя владелица карты лишь озадаченно хмурилась, — но Айсман считал, что ничем хорошим эта клякса быть не может. По элементарной причине — ничего хорошего в скелете нет в принципе. И та, помеченная жирным красным крестом фигня в левом верхнем углу наверняка тоже в итоге окажется какой–нибудь дрянью, что бы там ни воображали по этому поводу Анна с Энрико. — Сними маску, отдышись. — Сейчас… Шемяка потянулся за кисетом… да так и застыл в виде статуи Наполеона. — Чего это у тебя на подбородке? — резко спросил он. — Где? — недоуменно переспросил Энрико, потирая упомянутую часть лица, а секундой позже и он замер, оцепенело глядя на кончики собственных пальцев… …испачканных чем–то красным. — Рик, что случилось? — Назад! До сегодняшнего дня Айсман считал выражение «не своим голосом» исключительно дурацкой выдумкой. Однако сейчас он свой голос не узнал. Вернее, он и не подозревал, что способен говорить ТАК! — Рик! — Назад, я сказал! Она все еще не понимала, а скорее — не могла поверить, и Сергею пришлось хватать ее за пояс и оттаскивать. Хоть драться не начала, и на том спасибо. — Анна, не подходи. — Рик… да что ж это… — Ты раньше когда–нибудь так вот кашлял? — быстро спросил Шемяка. — Нет.

— Так… — Айсман с трудом удержался от добавления еще одного слова — возможно, жопа была еще не настолько уж полная. — Когда ты первый раз прокыхыкал? Полчаса назад? — Вроде того. Энрико, сбросив рюкзак, медленно опустился на мостовую. — Так… — повторил Сергей. — Кроме кашля, еще что–нибудь чувствуешь? Жарко, холодно, башка ноет, кишки винтом крутит? Ну, быстрее! Соображай! — В груди режет, — Рик сплюнул розовым. — Думал; ерунда, дыхалка сдает, не мальчик все–таки, набегался… или фильтр воздух пересушивает. — Б**, ну не бывает в скелете ерунды! — Шемяка, крутанувшись, что было дури саданул ногой по стене. — Б**, говорил же — как только чего необычное почувствуете, сразу в голос орите! Немедленно! Язык, б**, стер — и как дробью по броне! — Извини. — Да что мне теперь с твоего «извини»?! Что я с ним делать буду?! На хлеб вместо варенья мазать?! Рик снова закашлял. — Не психуй! — резко сказала Анна. — Тоже мне… Ледяной Человек. Перестань дергаться и делай. Шемяка обернулся к ней. — Что? Делать? — вкрадчиво, четко выделяя паузами каждое слово, произнес он. — Ты. Самая. Умная. Да. Вот. И скажи. Что делать? — Что–нибудь! Ты говорил, у тебя эти травы–настои болотные на все случаи припасены! — Что–нибудь ему не поможет, — Айсман говорил уже почти спокойно. Первый всплеск бешеной ярости прошел, оставив после себя лишь тоскливую пустоту. — Кашель и боль в грудной клетке… ни разу про такое не слышал. А пробовать наугад… — Мутация какой–нибудь легочной дряни, — досадливо поморщился скуластый. — Чахотка или туберкулез. — Молчи уж… вирусолог… — Ты хочешь сказать, — глядя в лицо Сергею, медленно процедила девушка, — что не будешь ему помогать? — Анна… — Рик, не вмешивайся. И вообще тебе сейчас лучше молчать! — Анна, — устало вздохнул Энрико. — Он хочет, вернее, он говорит, что не может мне помочь. И он совершенно прав, а я — олух царя небесного. Умудрился… — Рик, не смей так говорить. Если он не хочет поделиться своими драгоценными заварками, мы сами… — Анна, спохватившись, принялась яростно копаться в мешке. — Мы тоже не с пустыми руками шли. — Анн, я не хуже тебя знаю, с чем мы шли, — скуластый, дернув головой, охнул. — Чудо–юдо–таблеток, способных одолеть неизвестную доселе заразу, в твоем рюкзаке нет и быть не могло. — Рик, мы должны пытаться. Слышишь? Рик! Собравшийся было ответить ей скуластый вновь зашелся в кашле. Шемяка участия в перепалке не принимал — он стоял чуть в стороне, даже не сняв рюкзак, просто уперся им в стену позади. Для него все уже было четко и ясно, как выстрел в упор. Открытым пока оставался лишь вопрос — пометила костлявая одного лишь Энрико или Сергей и Анна через пару часов получат возможность догнать сотоварища на Последней Тропе? Вопрос этот, впрочем, также не требовал каких–либо экстренных телодвижений — если болезнь уже в них, десяток минут не решают почти ничего, а экстракт дрызг–травы слишком дорог, чтобы накачиваться им в профилактических целях… тем более, когда речь идет о пальбе наугад. — Анна, послушай, — мягко проговорил Энрико. — Ты упрямая, но поверь, это не подходящий случай… демонстрировать характер. Со мной все… кончено. И смысл тратить лекарства, время, силы, рисковать самим — нет. Извини, что подвел… — Не смей, — она смотрела даже не на Энрико, а куда–то в воздух прямо перед собой. — Даже не думай. Я запрещаю тебе сдаваться. Слышишь, десятник! Приказываю драться до последнего! Я — приказываю, слышишь! Неожиданно Сергея словно захлестнула волна. Жалость… досада… сожаление… — он не мог бы выделить, вычленить отдельные компоненты этого сложносостав–ного, как длинное предложение, чувства. — Знаешь, куда можешь заткнуть свои приказы? — грубо произнес он. — Раскомандывалась… офицерша недоделанная. Вертела–вертела, как хотела… так хоть помереть спокойно позволь. Врежь он ей — хорошую такую, полновесную оплеуху, — эффект, наверное, все равно был бы куда скромней. По крайней мере, в первый миг Шемяке показалось, что Анна сейчас вскинет винтовку и полным рожком попросту размажет его по бетонной плите вместе с рюкзаком. Удержалась. Еще один плюс в пользу бешеной. — Ты… — прошипела она. — Мразь. Я его спасти пытаюсь, а ты… — А я пытаюсь не дать совершиться большей глупости, — спокойно произнес Айсман. — Потому как той, что уже имеем, выше крыши хватает! ШВЕЙЦАРЕЦ