Наоми Вуд - Миссис Хемингуэй
– Не хочешь искупаться? – спросил он из-за двери.
– Минутку. – Мэри переоделась в купальник и глянула на себя в зеркало. Кожа белая как бумага – еще бы, не видела солнца со дня освобождения Парижа. Запахнув халат, Мэри открыла дверь.
Эрнест стоял, держа в руках вазочку с фруктами.
– Персики в шампанском, – провозгласил он, протягивая ей миску и при этом роняя ложку. – Ночь вымачивались. Вкуснятина!
Он уронил ложку, поднял, тщательно облизал, сунул обратно в вазочку и прошептал ей на ухо:
– Я слишком взволнован тем, что ты здесь.
Когда Мэри сбросила халат у бассейна, Эрнест широко улыбнулся – впоследствии она узнает, что так он улыбается, когда удается поймать какую-нибудь выдающуюся рыбину. Погрузившись в теплую воду, ощутив аромат плюмерии и эвкалиптов и глядя на пальмы Гаваны, раскинувшейся в миле отсюда, она вздохнула: пожалуй, это и в самом деле Пемберли.
Спустя всего час после регистрации брака Мэри яростно хлопнула дверцей кабриолета.
– Я хотела остаться, Эрнест!
Езды от Ведадо до «Финки» было не больше получаса.
– Только не с этими клоунами! – заорал Эрнест.
– Это же наши друзья!
– Марджори напилась. Ты слышала, как у нее язык заплетался?
– Да ты сам пьян, Эрнест.
После регистрации они приехали в квартиру одного из их друзей, и все было хорошо, пока Марджори не пришло в голову сострить, что Мэри польстилась на славу и гонорары Эрнеста. Тот нахамил в ответ, схватил Мэри за руку и выволок из квартиры.
На дороге, ведущей к морю, им попалось стадо коз, которых пастух гнал по проезжей части, покрикивая по-испански.
– Мы живем в библейские времена! – обращаясь непонятно к кому, завопил Эрнест. Пастух счел это оскорблением в свой адрес и ответил смачной тирадой на кубинском испанском: не то Эрнест был матерью чьей-то матери, не то мать Эрнеста была не совсем той, за кого себя выдавала, – в общем, даже сам Эрнест не все сумел понять.
Их обгоняли люди на велосипедах и мотоциклах, которым было легко лавировать между козами, а вот «линкольн» Хемингуэя прочно застрял на бульваре Малекон. Блестки свадебного платья царапали Мэри кожу, от орхидей, приколотых к корсажу, пахло тревожно и сладко.
Она чувствовала, что ярость Эрнеста все нарастает. В воздухе не ощущалось ни малейшего дуновения. Надо быть полным идиотом, чтобы считать, что можно вот так с ней обращаться на глазах у ее друзей. Он пьяная скотина, а она – круглая дура, что согласилась выйти за него.
– Отвези меня обратно. По крайней мере, дай мне повеселиться на собственной свадьбе, даже если там не будет моего мужа.
Эрнест не ответил, лишь дал по газам, чуть не снеся голову замешкавшейся козе. Он мчался на бешеной скорости – Мэри подумала, что умрет раньше, чем успеет подать на развод.
– Помедленнее, бога ради!
Он в ответ лишь поддал газу, и королевские пальмы по сторонам аллеи замелькали еще быстрее.
– Притормози, маньяк!
Они чуть-чуть не доехали до дома, когда небеса разверзлись. У Мэри и Эрнеста не было ни времени, ни настроения поднять крышу кабриолета. Куба превратилась в сплошной дождевой поток. Мэри держала над головой куртку.
Машина с визгом затормозила перед «Финкой». Свадебный костюм облепил тело Эрнеста, Мэри тоже вымокла насквозь. Прислуга выстроилась снаружи в униформе на традиционный испанский манер, держа в руках подарки. Они стояли под зонтиком, готовые приветствовать молодоженов и никак не ожидая, что мистер и миссис Хемингуэй вылетят из машины, промокшие до нитки и бросающие друг на друга уничтожающие взгляды.
Мэри хлопнула дверью и выкрикнула:
– Иди пропусти еще стаканчик отравы, ублюдок, пока этот брак для тебя не закончился так же, как и предыдущий!
Уже вбежав в дом, она услышала хлопок, с которым пробка вылетает из бутылки шампанского, и растерянный голос садовника: «Felicidades, Señor e Señora Hemingway[42].»
Теперь собранный чемодан стоял у ног, готовый отправиться в Нью-Йорк.
В дверь снова постучали, на этот раз вежливее.
– Озорница?
– Я уезжаю.
– Открой дверь, ну пожалуйста.
– Мне не о чем с тобой говорить.
– Мэри, прости, я вел себя как идиот. Просто я хотел провести остаток наших дней с тобой одной.
Она открыла дверь. Эрнест стоял на пороге с видом побитой собаки, с бокалом в руке. Бокал он протянул Мэри, и она неохотно глотнула тепловатого виски.
– Давай больше никогда не жениться, котенок.
– По крайней мере друг на друге.
Против света Эрнест выглядел старше своих лет. Мэри заметила седину у него на висках. Он был в очках: тщеславие не позволяло ему носить их прилюдно. А ведь Мэри знала, он нуждается в них гораздо больше, чем признаёт.
Эрнест потянул ее за платье, но она не сдвинулась с места. Он заметил ее чемодан.
– Озорница, ты же не покинешь меня так скоро? По крайней мере останься, чтобы переодеться. Смотри, с тебя лужа натекла на пол.
Эрнест подвел ее к кровати, и они сели, оба в мокрой одежде.
– Скажи, чего ради я разрушила свою прекрасную первую семью? Ради кошмарной второй?
– Срываюсь иногда. Прости меня. – Он улыбнулся.
Но она его еще не простила.
– Эрнест?
– Да?
– Пожалуйста, обещай, что не будешь меня обижать.
– Обещаю, Котенок. Мне так жаль. Я исправлюсь. Вот увидишь.
– И мне нужно от тебя еще кое-что.
– Все, что пожелаешь, – страстно ответил он.
– Сними эту чертову Мартину военную карту со стены. Меня ужасно раздражают эти натыканные повсюду булавки.
– С превеликим удовольствием, – рассмеялся он.
* * *С прошлым Мэри покончила легко, точно погрузившись в теплую ванну. Теперь ей казалось, что холодная Европа была в ее жизни много веков назад. Было смешно вспоминать, как она стремилась не отстать от Марты. В профессиональном отношении догнать Марту ей не удалось – зато удалось заполучить ее дом. Мэри вспоминала, с каким высокомерием Марта потянула чернобурку: «Это мое!» «Зато, – думала Мэри, оглядывая утопающую в цветах виллу, – это больше не твое».
Жизнь, которую Мэри вела на «Финке», не приснилась бы ей даже в самом прекрасном сне. Стояли теплые дни, которые она проводила в хлопотах: ухаживала за садом, истребляла термитов, ремонтировала дом. Они с Эрнестом выходили в море на «Пилар» и отправлялись к островам Бимини или заплывали в бухту Кохимар, чтобы наловить себе на ужин марлинов или дорадо. По утрам она плавала нагишом в море, совершая полумильный заплыв перед обедом, а по вечерам они пили ледяной дайкири. Каникулы в Италии, Нью-Йорке, Франции, фиеста в Сан-Фермине, сафари в Восточной Африке. На пятидесятилетие Эрнеста они обедали в саду со всеми своими друзьями: суп из восковой тыквы, курица по-китайски с грибами и рисом, мороженое в половинках кокоса.
После обеда гости стреляли по кокосам с завязанными глазами, и тот, кому удавалось сбить плод, получал поцелуй от именинника (мужчинам тоже полагалась такая награда).
Мэри воспользовалась старым винчестером Марты и выиграла три самых страстных поцелуя за вечер.
– С полусотней, Барашек! – мурлыкала она, глядя на выросших Патрика и Грегори, которые отправились за своими кокосами.
– Ты мой дружочек, – ответил он, обняв ее за талию.
Что за жизнь тогда была! А потом вышел «Старик и море»: миновал долгий период забвения, мир снова помешался на Эрнесте Хемингуэе. Восторженные отзывы, продажи и Нобелевская премия – кажется, большего и желать нельзя!
37. Кетчум, Айдахо. Сентябрь 1961
Из леса Мэри видит, что к дому приближается машина. Во всяком случае капот однозначно нацелен на дом, теперь формально считающийся ее. Небо этим утром такое высокое и бездонное, что автомобиль кажется крохотным. Сердце обрывается. Гости.
Подойдя чуть ближе, она видит старенький «фордик», до того побитый, точно его забросали камнями индейцы айдахо. Из машины выходит мужчина, он заглядывает в одно из окон гостиной, прижимая ладони к стеклу. Потом отступает назад, оглядывая мощные очертания дома, словно оценивая силу противника. Лица поначалу не видно: шляпа да воротник. Но когда мужчина направляется обратно к машине, Мэри узнаёт его.
Эрнест перевернулся бы в гробу, если бы увидел Гарри Куццемано на пороге своего дома.
– Миссис Хемингуэй! – окликает он. И улыбается как ни в чем не бывало. Пожалуй, с возрастом он стал посимпатичнее, легкая полнота ему шла – она смягчила угловатость черт. Шрам, который при их последней встрече в отеле «Ритц» был багровым («от своих досталось», кажется, так он объяснял тогда в лобби-баре), цветом теперь почти не выделялся на фоне щеки, хотя все так же ее уродовал.
– Как я рад вас видеть. – Он мягко пожимает ей руку.
– Мистер Куццемано, какой сюрприз.
Мэри ощущает, что он разглядывает ее. Пожалуй, она сильно изменилась с парижских времен.
Его лицо принимает скорбное выражение.
– Миссис Хемингуэй, я сочувствую вашей утрате.
