Наоми Вуд - Миссис Хемингуэй
– Адвокатам прибавится работы. Там много компрометирующих историй.
– Иногда он бывал чудовищно правдив, да?
– Ну да, например, там есть великолепная зарисовка о мужском достоинстве Фицджеральда. Эрнест всячески заверяет читателя, что оно абсолютно нормального размера, но так и слышится, как он хихикает. Это просто удивительно. Прогулки по Сене, сумасшедшие автомобильные поездки с американскими друзьями, всякое такое. Куча всего про еду – какое белое вино нужно пить с устрицами, когда лучше разбивать яйцо на мясо по-татарски. Там и про тебя есть рассказ.
– Про саквояж? – В голосе Хэдли отчетливо слышится тревога.
– Нет-нет. – Мэри спешит успокоить подругу. – Очень милый рассказ. «Я пожалел, что не умер до того, как полюбил еще кого-то, кроме нее»[40], – вот что он пишет. После этого я чувствую себя запасным аэродромом. Словно бы наша с ним жизнь была всего лишь послесловием к гораздо более значительной истории.
– Ах, эти парижские дни – не обращай внимания. Эрнест боготворил их, превозносил до небес, но лишь в воспоминаниях. – Хэдли сделала паузу. – Там есть что-нибудь обо мне и Файф?
Мэри тщательно подбирает слова:
– Там много говорится о том, как она… вкралась в вашу жизнь. Вы с Эрнестом были прекрасной парой, а Файф выведена какой-то змеей в нарядах от Диора. Знаешь, я рада, что она уже не сможет этого прочитать. То, что написал он, мало похоже на то, что я знаю от тебя. Под конец жизни его порой посещали странные мысли. Он переживал из-за вещей, о которых раньше даже не упоминал.
– Он изменился в последние годы.
На это Мэри не отвечает, прекрасно понимая, к чему клонит Хэдли. И меняет тему.
– Я подумала, что мы могли бы назвать этот сборник «Праздник, который всегда с тобой». Такая фраза была в одном из его последних писем.
– Как считаешь, ему бы это понравилось? Я думаю, да. Чур, я читаю первая!
– Конечно, – отвечает Мэри. – Хэш?
– Да.
– Я хочу, чтобы он вернулся домой. – Мэри тоскливо смотрит на лицо Эрнеста в бумажном некрологе. – Я скучаю по нему.
– Я знаю.
– Это нечестно.
– Мэри. – Хэдли вздыхает.
– Что?
– Эти перемены настроения. Мания преследования, о которой ты мне рассказывала. Алкоголь. Ты что, не видишь? Выдавать это за несчастный случай.
– Но это и был несчастный случай.
– Я думаю, он был в депрессии.
– Он чувствовал себя лучше, Хэш, видела бы ты его в последний вечер. Он тогда опять стал старым добрым Эрнестом.
– Возможно, это.
– Это была ошибка, вот и все.
Хлопает входная дверь, и сердце Мэри бешено колотится. Вновь перед глазами – ошметки клетчатого домашнего халата, кровь и зубы на стене в холле. Ружье, лежащее поперек тела. Но в кухню заходит горничная, и сердце успокаивается.
– Просто случайность. И это особенно грустно.
Ночью он ей снится. Они опять в море, «Пилар» взрезает волны, направляясь к берегу. Морская вода вокруг яхты из темной превратилась в светлую, их окружают саргассовы водоросли. И больше в мире нет ничего, кроме перистых облаков и легкого бриза, подгоняющего их к сверкающему пляжу.
Эрнест закопал Мэри в песок и сделал ей гигантские груди, поднимающиеся до самой шеи, потом всю ее украсил камнями и раковинами каури. Потом наклонился и лизнул Мэри через всю щеку, заставив ее смеяться так, что песчаный живот трясся от хохота. «Восхитительный соленый леденец! Я мог бы заниматься этим часами!» Он касался влажным языком ее глаз, ноздрей, ушей, пока Мэри окончательно не изнемогла от смеха. Она умоляла Эрнеста откопать ее, чтобы она могла прижать его к груди.
Мэри просыпается, захлебнувшись рыданиями. Подушка мокрая от слез. Этот сон. Когда-то они дурачились так на багамском пляже. Почему ему больше никогда не увидеть ничего из этого? Не испытать радости от того, что он жив?
За окном ветер раскачивает деревья. Мэри пытается отделаться от своего сна. Она их не выносит, этих снов, в которых Эрнест жив, хотя наяву всем сердцем мечтает увидеть его живым. На веранде Мэри выпивает стакан воды и выкуривает сигарету. Маленькие вдовьи радости.
А что, если это не была случайность? Вопрос всплывает из глубин сердца, словно пузырь на морской глади в месте, где затонуло судно. Грегори спрашивал ее об этом на похоронах, но она сделала вид, что не расслышала. Три сына Эрнеста стояли рядом на краю могилы, а Мэри думала тогда, как страстно она желала бы подарить ему дочь. Но после первого выкидыша спустя месяц после их свадьбы он сказал, что не может просить ее об этом. «Я бы не попросил человека спрыгнуть с небоскреба без парашюта, – сказал он. – Ты для меня важнее всякой дочери». Но, глядя, как его гроб опускается в землю, Мэри подумала, что дочь могла бы спасти его от него самого.
Мэри докурила сигарету и уже собирается вернуться в дом, когда видит огромного оленя, что проходит через сад в свете месяца. Величественное зрелище! Огромные рога, ноги ступают легко и изящно, будто не касаясь земли. Одинокое создание несет на голове такую тяжесть – и как только выдерживает?
36. Гавана, Куба. 1946
В ночь после их свадьбы Мэри заперлась в спальне.
– Мэри, пусти!
Дверная ручка болталась, подточенная термитами, дверь ходила ходуном в пазах.
– Убирайся, животное!
Мэри держала дверь до тех пор, пока не услышала шаги, удалявшиеся в сторону гостиной. Она бросилась к шкафу и принялась швырять в чемодан свои вещи: шерстяной пиджак, перешитый из пиджака Ноэля, ситцевые платья, несколько книг, – вспоминая день, когда она только приехала и распаковывала свой багаж. Какой восхитительной, какой роскошной показалась ей «Финка-ла-Вихиа» после парижской зимы!
Теперь Мэри тосковала по холоду, она не могла дождаться, когда окажется в Чикаго и вновь вдохнет его спокойный и пресный воздух. «Сколько продлился ваш брак с Эрнестом Хемингуэем?» Пожалуй, именно этот вопрос ей зададут коллеги из «Дейли ньюс», когда ее история появится в колонке светских сплетен. «Около двадцати четырех часов», – ответит Мэри. У нее перед глазами уже стоял заголовок: «Четвертый брак Хемингуэя продлился меньше суток». Оставалось решить, что делать со свадебным платьем. Оно было не особенно вычурным и вполне могло сойти для путешествия – для обоих это был не первый брак, так что договорились обойтись без лишней пышности. Мэри отколола цветок с корсажа и бросила в корзину для бумаг.
Уже с собранным чемоданом она замерла перед дверью, готовясь к очередной стычке. Эрнест наверняка сидит в прямоугольнике света, падающего из гостиной, под немигающим взглядом куду и с бокалом виски в руке придумывает очередные извинения. Но Мэри хотелось бы избежать переговоров, просто пройти мимо и уехать отсюда. И не слушать возражений Эрнеста – потому что извиняться и заговаривать зубы он умеет.
Когда ранним утром они прибыли на Кубу, Эрнест сразу же привез ее на «Финку». Пахло лаймом и гибискусом, а впереди белел огромный особняк, сверкая на солнце, словно галька на карибском пляже. В траве пламенели алые цветы. Эрнест вышел из машины и вглядывался в лицо Мэри – нравится ли?
– О Эрнест, – Мэри оперлась на его руку. – Это великолепно.
Кроны звенели от птичьих голосов. Эрнест повел ее по широким каменным ступеням наверх, показывая бассейн и очень старую раскидистую сейбу, а потом они прошли в гостиную, где на стенах висели головы животных.
– Я чувствую себя Элизабет Беннет[41], – сказала она.
– В каком смысле?
– Кажется, это твое поместье Пемберли, Хемингуэй.
– Напомни мне, Дарси и мисс Беннет поженились?
– Сначала она относилась к нему крайне недоверчиво, но потом попала в его поместье и поняла, что была не права.
– Тебе нравится дом?
Она кивнула.
– Тогда это хороший знак.
Кошки терлись о ее ноги.
Эрнест показал Мэри ее комнату и оставил распаковывать вещи. Она открывала шкафы, заглядывала внутрь. Пустые и чистые ящики комода выкатывались плавно, внутри пахло деревом. На прикроватном столике стояли свежие розы, лианы за стеклом походили на тяжелые портьеры. Разумеется, раньше эту комнату занимала Марта.
Мэри валялась на постели в одном белье и смотрела, как вращается потолочный вентилятор. Должно быть, она сошла с ума. Бросить работу в «Тайм», квартиру в Лондоне, добряка Ноэля, чтобы оказаться в этом раю, залитом лимонным светом и горячим сладким воздухом. В хорошем настроении Эрнест был очарователен, но, выпив, превращался в чудовище. Да и чем ей тут заниматься? Командовать прислугой? Рыбачить и охотиться с Эрнестом? Теперь ей точно не быть независимым корреспондентом со своими сюжетами, командировками и жалованьем. За окном каркнула какая-то птица с диковинным оперением. Получалось, делать тут особо нечего.
В дверь постучали. Мэри поднялась, оглядываясь в поисках халата или платья. Она немного нервничала. Их близость длилась шесть месяцев, но все же в Париже они были независимыми любовниками, а здесь, на Кубе, – супругами.
