Евгений Бабарыкин - Палач
– Скотина! – теперь уже совсем по-бабьи завизжала она. – Отпусти меня, кретин!
Не обращая внимания на ее крики, я развернулся и пошел на улицу. Она еще что-то кричала, пыталась укусить меня за спину… Что-то говорил Дмитрий, забежав передо мной и заглядывая в лицо. Кажется, лаяла Рыжая, когда мы прошли мимо толпы местных, по-прежнему стоящих на площади.
Я ничего не слышал. Звуки соскальзывали мимо и уносились прочь, ничего не знача и не оставляя во мне никаких следов. Наверное, слова Ирины переполнили на время какую-то емкость, так что я не был способен воспринимать ничего, что можно донести звуками. Я смотрел глазами, чувствовал кожей ветер и дождь на лице да приятную тяжесть на плече. Весь мир сжался до картинки перед глазами. Дорога с торчащими, как сточенные шипы, валунами, зажатая жутким черным лесом с нереально-яркой травой под деревьями. Все это укрыто темно-серым небом и прочерчено косыми струями дождя. Картинка как нельзя лучше отражала то, что творилось в этот момент внутри меня. И, как надежда на то, что все произошедшее в конце концов тоже уйдет, сгинет под напором времени, меж камнями то и дело мелькало красное пятно. Рыжая продолжала служить. Если так можно говорить о друге.
Глава 11
Замечали, время может растягиваться или сжиматься в зависимости от того, что вы чувствуете? В опасности, при выбросе адреналина, окружающий мир останавливается, дает возможность прожить несколько лишних минут, втиснутых в мгновение. А бывает наоборот – когда вам хорошо, когда счастливы, вы сами замедляетесь относительно того, что происходит вокруг.
Я не чувствовал, что счастлив. Но мне показалось, что до Моченых Дворов я добрался за несколько минут. О том, что я ошибаюсь, говорило отекшее плечо и прекратившая орать Ира – через какое-то время она устала и уснула.
Калитки перед входом во двор дома, где жил Иваныч, уже не было. Мусор с дорожки смели, а кирпичная кладка с вмурованными в нее закладными деталями-петлями для навешивания калитки была восстановлена. Войдя во двор, я увидел и саму калитку – она была прислонена к забору с обратной стороны.
Я поднялся на крыльцо и постучал. Дверь тоже выпрямили – довольно грубо, но все же лучше, чем было до того. Иваныч даже уже зашкурил облупившуюся краску. Но покрасить не успел. Я постучал еще раз. Иваныч не отзывался, зато очнулась Ира.
– Отпусти меня, козел! – заорала она во весь голос и принялась извиваться, как видно, набравшись сил за время сна. Я с трудом удерживал ее одной рукой.
Потом мне пришло в голову, что мы уже на месте и деваться ей особо некуда. Я снял ее с плеча и посадил на бетон крыльца. Она тут же лягнула меня ногой в бедро, потом еще раз, больно попав в кость голени. Она подтянула колени к груди и попробовала встать. Если она сделает это, мне потом придется ловить ее по всему лесу. Или куда там еще ей придет в голову направиться…
Я сбросил рюкзак и отцепил карабины одной лямки. Потом выждал момент и навалился Ире на колени, прижав их к полу.
– Что ты делаешь, придурок?! Пошел вон!
Если бы у меня было что-то подходящее, то я заткнул бы ее рот. А пока ограничился тем, что связал ей ноги узлом, которому меня научил дядя Боря.
– Скотина! Вот теперь ты удовольствие получаешь, да?! Давай еще штаны мне спусти и оприходуй, все равно будет почти то же самое, что и в Уральске!
Не знаю, как мне удалось и в этот раз удержаться и не ударить ее. Даже ладони зачесались. Я плюнул и быстро сбежал с крыльца от греха подальше.
Если Иваныча нет дома, он должен быть или в лесу, или у себя на огороде. Там я его и нашел. Участок у него был приличный, соток десять, не меньше. Половина засажена морковкой, половина – картошкой, луком, свеклой, капустой и еще всякой всячиной – всего понемногу.
Хозяин дома стоял ко мне спиной, вернее, тем местом, что оказывается вверху, если человек становится в позу «огородника».
– Иваныч! – окликнул я его.
Он вздрогнул и дернулся в сторону автомата, прислоненного к стволу засохшей яблони.
– Ты так не шути, Серега, – сердито сказал он, выпрямляясь. – Вдруг пальну с перепугу…
– Да это ты заработался… Мы тут орем уже полчаса, а ты не слышишь.
Иваныч прислушался. От двери даже до огорода доносились невнятные крики Иры.
– Неужели отдали? – удивился Иваныч. – Что-то быстро они согласились… Я думал, Дрын тебе все мозги высушит, пока сдастся… А чего она орет?
– Да так… Выяснили отношения.
– Что-то мне не нравится, как она кричит.
– Мне тоже. Поможешь мне?
Не дожидаясь его согласия, я пошел обратно к дому.
Иваныч подошел к крыльцу с закинутым за спину автоматом.
– Ублюдок! Урод! Сука! – с новыми силами надрывалась Ира, удвоив громкость при виде хозяина дома. – Отпусти меня, придурок!
– Мне нужно запереть ее где-нибудь на время! – крикнул я, наклонившись к уху Иваныча. – Поможешь перенести?
– Сейчас руки помою, и вернусь! – крикнул он в ответ.
Пока его не было, Ира продолжала поносить меня грязными словами, делая паузы только для того, чтобы перевести дыхание.
Иваныч вернулся с полотенцем в руках. Он свернул его в жгут и, воспользовавшись тем, что Ира его не видит, неслышно подошел сзади и быстро сунул кляп ей в рот.
Ира захрипела что-то сквозь тряпку, но теперь можно было разговаривать, почти не повышая голос.
– Давай в подвал ее, – предложил Иваныч, беря Иру за ноги.
Она начала извиваться и дергаться, как червяк в руках рыбака, но Иваныч держал, как капкан.
– Не замерзнет?
– Да не, там тепло. У меня мастерская внизу. Это цокольный этаж, вон, окошки. – Он кивнул на небольшие квадраты вровень с землей, затянутые фигурными решетками.
– Ладно. Только развязывать пока не будем… А то она тебе или мне молотком каким-нибудь по башке даст.
Я подхватил Иру подмышки, и мы занесли ее в дом. Пятясь, Иваныч дошел до лестницы и начал спускаться, нащупывая каждую ступеньку ногой. Ира почувствовала, что нам тяжело, и опять стала извиваться, как сумасшедшая.
Кое-как мы спустились. Пол в подвале был залит бетоном, и я кивнул на широкий деревянный верстак у дальней стены:
– Давай туда. А то простудится еще.
Мы положили ее, и я сказал Ире:
– Не дергайся, а то свалишься на пол. Больно будет.
Я вытащил кляп и бросил полотенце рядом с ней.
Ира тут же принялась верещать. Честно говоря, меня ее крики уже начали раздражать. И голова от них болит. Не замечал раньше, что у нее такой высокий голос, когда она кричит. Впрочем, раньше она никогда не повышала его в моем присутствии.
Мы поднялись наверх, Иваныч запер дверь в подвал на стальную щеколду. Я подергал дверь.
– Да не откроет, – сказал хозяин дома. – Для себя же делал, на века.
В коридоре он остановился и спросил обычным голосом:
– Борщ доедать будем?
– Давай.
Мы пошли на кухню, и там Иваныч поставил на плиту маленькую кастрюлю с борщом на двоих. Пока грелся суп, он сходил в погреб во дворе и принес холодное копченое мясо, литровую банку маринованного чеснока и бутылку самогонки, заткнутую пластиковой пробкой.
Иваныч расставил тарелки, выложил чеснок и подвинул ко мне оставшийся со вчерашнего салат из квашеной капусты. Потом разлил по тарелкам дымящийся борщ, а по стопкам – водку.
– Ну, давай.
Мы выпили и захрустели капустой.
– Чесночок попробуй, – посоветовал Иваныч. – В городе у меня чеснок самый лучший. Бабы прохода не дают, скажи рецепт да скажи. Ешь.
Меня долго уговаривать не пришлось, Иваныч не отставал, и несколько минут на кухне не было слышно ничего, кроме стука ложек о тарелки. Мы прервались только раз, чтобы выпить еще по одной.
Слава богу, меня быстро отпустило. Алкоголь горячей волной разошелся по венам, напряжение спало, а в голове приятно зашумело и прояснилось одновременно.
– Спасибо, Иваныч.
– Да на здоровье, – сразу понял меня хозяин. – Давай-ка тогда по третьей? Бог троицу любит…
После того как Иваныч отдышался и сгрыз дольку чеснока, он произнес:
– Давай рассказывай.
– Жопа, Иваныч.
– Эмоционально, но непонятно.
– В общем, обманка все это. Пустышка. Нет никакой любви. Оказывается, ее под меня подложили. Вот так. А она полюбила того козла, что к нам в город приперся. Говорит, с первого взгляда. Потому и убежала.
Иваныч только крякнул и после паузы осторожно спросил:
– Та-а-ак. С этим понятно… А сам-то ты как?
– Да нормально. Обидно только. Я ведь ее любил.
– Любил? Или…
– Любил, любил! Все, перегорело что-то. Тем более поверил я ей сразу. Говорит, ненавидит меня. Что тут поделаешь? Да и я после того, что она со мной… ну, ты понял…
Иваныч кивнул.
– В общем, не смогу я с ней. Хотя и зла вроде нет, а…
– Понятно, – кивнул Иваныч. – Ничего, Серега, прорвемся. С бабами оно знаешь… По-простому редко получается, да.
– У меня просьба есть.
– Выкладывай, – усмехнулся Иваныч. – Хотя мне уже страшно.
