Евгений Бабарыкин - Палач

Евгений Бабарыкин

Палач

Я посвящаю эту книгу памяти моего отца. Вечный покой даруй ему, Господи.

Глава 1

Я иду по этой дороге в пятьсот девяносто третий раз. Это стоило жизни пятьсот девяносто одному человеку. Только один приговоренный смог пройти туда и вернуться обратно – я сам.

Сейчас веду очередную жертву. Еще один человек со связанными сзади руками и черным мешком на голове. Сегодня умрет этот мужчина, потом еще восемь человек – и я разменяю шестую сотню. Наверное, кто-то назовет это юбилеем. Если осмелится сказать это мне в лицо – вобью слова обратно ему в глотку.

Меня зовут Сергей. Прозвище – Палач. Когда был младше, говорили в глаза. Сейчас шепчут за спиной, посылая молчаливые проклятия. Иногда, проходя по улицам города, в оставшихся целыми витринах магазинов вижу отражения кулаков, в бессильной ярости воздетых над головой.

Я не оборачиваюсь и никогда не даю понять, что знаю их отношение. Мне легче, чем им.

К тому же, они ошибаются. Возможно, будь я палачом на самом деле, не реагировал бы так на все это.

Не палач…

Я – пособник сатаны.

Когда Господь послал нам Вторую Кару, он сделал так, что появились такие люди, как я. Никто не знает, для чего он сотворил нас… Мы даже не способны стать жертвой и умереть с верой в спасение в лучшем мире.

Что мне оставалось?

Роптать? Отчаиваться? За это Господь и наказал людей – мы не умели ценить то, чем он так щедро нас наградил.

Бросить город и уйти? И оставить выживших наедине с ужасом, ниспосланным за человеческие грехи?

Знаю, чувствую, что это значит только одно – погубить свою бессмертную душу. Возможно, она и так уже мертва, коль я не гожусь даже в жертву сатане… Но пока есть хоть маленькая надежда, не отступлюсь.

Впереди пошел участок дороги, больше всего пострадавший еще во время Первой Кары.

Я осторожно просунул правую руку между ладонями жертвы. Мужчина тут же судорожно сжал ее. Но так, чтобы я понял: он благодарен мне. Редко кто из них сопротивляется или пытается напасть на меня. За все время, что я вожу людей на смерть, это случилось всего четыре раза. И то больше было похоже на истерику, чем на попытку реального сопротивления.

Во-первых, это грех. И теперь, когда мы собственными глазами увидели, как Господь может наказывать, мы изменились, стали пусть чуть, но лучше – проще и честнее. И делаем все, чтобы исправиться. Не все. Но многие. По крайней мере, большинству хватает ума понять, что смерть от руки демона делает человека мучеником. И он спасется для лучшей жизни. Понять ума хватает, а вот принять… И не мне рассуждать об этом – я ведь точно знаю, что умру иначе…

Возможно, я преувеличиваю, когда говорю обо всех жителях города. Но сам честно стараюсь стать лучше и верю, что таких людей большинство.

Нам несказанно повезло – от нас не требуют продать душу. Только согласиться отдать жизнь. В конце концов, что такое одна жизнь в неделю?

Мне легко так говорить – выбор точно минует меня…

Но, кроме того что сопротивляться жребию города грешно, у жертв была вторая причина для добрых чувств ко мне. Каждый из них понимал, что я последний из людей, кого они видят в своей жизни. И не оставлю их до конца. Что бы ни случилось, буду рядом.

Я всегда жалел, что не могу стать священником. Уверен, каждый из тех, кого я провожал в последний путь, – тоже. У нас в городе нет настоящих священников. Ни одного. Так уж вышло. Говорят, за лесом, который вырос за эти одиннадцать лет на месте полей местного колхоза, есть еще один райцентр. Такой же, как наш. Со своим исчадием ада. Посланником сатаны.

А еще говорят, что уже за тем городом есть село, в котором живет настоящий священник. То ли там осталась действующая церковь, то ли просто он там жил до Кары.

Так это или нет, но пройти сто километров по лесу, полному созданий преисподней, желающих нет. Мог бы пойти я, но остаюсь в городе. Не из-за страха. Если Господь сделал так, что меня не трогает демон, скорее всего, не тронут и черти. Но я все равно не иду. Наверняка никакого священника нет. А вот демон в соседнем городе есть точно. По крайней мере, с той стороны к нам не пришел еще ни один человек.

Я вообще думаю, что везде, где живут люди, есть свой демон. Ведь не может быть так, чтобы кого-то наказали, а кого-то нет? Мы все одинаковые, и Кара наша по грехам нашим…

Я мягко потянул руку на себя и вправо, чтобы жертва обошла большой камень, упавший с неба прямо на середину дороги. Теперь нам придется то и дело обходить их. Не подумайте, что жалуюсь. И понимаю, что человек, которого сейчас веду, рад любой задержке. Да и я, честно говоря, тоже. Конечно, что значит мое нежелание увидеть в шестисотый без малого раз слугу сатаны по сравнению с тем, что сейчас предстоит жертве? Но вообще это жутко – как будто из головы вынимают часть тебя самого и лишают почти всех чувств…

Мы вышли на окраину города. Тут уже давно никто не живет. Окна чернеют квадратами провалов. Правда, кое-где в уцелевших стеклах дрожит кроваво-красный отсвет заката, пробивающийся сквозь тонкую пелену облаков, заволакивающих небо. Нужно спешить, чтобы успеть до темноты. И до комендантского часа, хотя я плевать хотел на мэра и установленные им порядки.

Тут же ловлю себя на этой мысли и сбавляю ход. Жертва чуть заметно пожимает мне руку. Не буду я никуда спешить. И назло всем этим уродам в городе, и для того чтобы дать несколько лишних минут жертве. И для себя. Не хочу потом думать, что украл у несчастного маленький кусочек жизни. У меня и так слишком много грехов, чтобы брать на себя еще и этот…

Судя по поведению мужчины, наркотики, которыми его накололи перед смертью, почти не подействовали. Это обычная реакция – от страха дурман нейтрализуется, сгорает в крови, как на раскаленных углях.

Дорога, по которой мы шли, вела из нашего города в тот самый соседний городок. Давно, когда это еще имело значение и наш город был райцентром. Сейчас это просто место, где нашли убежище двадцать тысяч человек.

Удивительно, но, несмотря на еженедельную дань, которую город приносил в уплату сатане, население росло. У нас рождались дети! У них, тут же поправляю себя. У них в городе рождаются дети. Я сам по себе…

Плюс к тому я немного лукавил. Сатана не требовал именно жителя города. Он требовал, чтобы демон, которого Господь позволил оставить нам в наказание, брал одну жертву в неделю. Не важно кого. Мужчину или женщину, старика или ребенка. А уж тем более не важно, родилась жертва в городе или пришла издалека.

Так появились охотники. Они ловили несчастных, которые пытались пробиться в наш райцентр, – в основном жителей деревень, согнанных с места голодом, страхом и отчаянием… Или слухами о более-менее спокойной жизни в городе. Тут и вправду было неплохо. Не всем, конечно. Но даже те, кто на самом деле участвуют в жеребьевке, имеют намного больше шансов остаться в живых и даже умереть от старости, чем те, кто вынужден прятаться в дремучих лесах вокруг.

И люди, как бараны на убой, шли к нам. Охотники их ловили, чтобы принести в жертву вместо коренных жителей. Вот так. Стоило пройти по лесу, рискуя каждую минуту быть разорванным чертями, чтобы через несколько дней стать жертвой более могучего исчадия ада – демона?..

Ловили, конечно, не всех. Некоторые благополучно обходили все препятствия и становились жителями города. Правда, с каждым годом таких становилось все меньше и меньше.

Но тут я ничего не могу поделать. Это дело города. Мое – прийти в четверг вечером на центральную площадь, принять из рук мэра очередную жертву и отвести ее демону. Все. До следующего четверга я свободен. И могу делать все, что захочу.

Так же, как и любой горожанин. Правда, у них жизнь разбита на отрезки от среды до среды – когда выбирается очередная жертва.

Быть выбранным может любой человек, кроме меня. Правда, я уверен, что еще и кроме мэра и его ближайшего окружения. Охотников тоже странным образом минует жребий. А еще несколько раз в жертвы были выбраны враги мэра – так уж ему везет. Он вообще удачливый человек…

Впрочем, как и я.

Дома кончились, мы вышли за город. Странно, но тут на обочинах было мусора больше, чем на улицах. Пластиковые пакеты, алюминиевые банки и выгоревшие, превратившиеся в полуистлевшую массу бумажки – привет из прошлой жизни.

Дорогу с обеих сторон сжимал в плотных объятиях лес. Ели, вымахавшие за последние годы, задушили своими черно-зелеными юбками все живое в лесу, кроме какой-то неизвестной ранее травы, затягивающей любой свободный клочок земли. Эта кислотно-зеленая, почти салатового цвета, «ряска» в сочетании с мрачной темнотой елей делала лес причудливо-нереальным. Честно говоря, я всегда неловко чувствую себя, когда приходится бывать в лесу. Не покидает чувство искусственности, нарочитости происходящего. Добавьте к этому вечную пелену облаков, затягивающую небо – только цвет меняется от светло-серого до сине-черного, дождевого – и вы поймете, в каком мире мы живем. Иногда мне бывает по-настоящему страшно только оттого, что вспоминаю времена, когда все было совсем не так.