Наоми Вуд - Миссис Хемингуэй
– Вода в нос попала, – мультяшным голосом пищит Файф, выныривая и отфыркиваясь. Она вылезает на настил, а Эрнест смотрит на нее таким чудесным, таким заинтересованным взглядом, словно она вновь стала для него единственно желанной. Что же такого ей удалось сделать, чтобы муж вернулся к ней?
– Я получила письмо от твоей матери. Она хочет приехать повидаться с мальчиками.
Прошлым вечером они звонили сыновьям. На том конце провода Патрик и Грегори, отпихивая друг дружку, рвались поговорить с отцом. Один начинал что-то рассказывать, другой тут же его перебивал, они кричали в трубку каждый свое, а Эрнест со смехом прикрывал рукой трубку и оборачивался к Файф: «Я ни слова не могу разобрать!» Потом он вновь повернулся к телефону и рявкнул в трубку: «Тихо, мальчики! По очереди!» Слишком сильно зацикленные друг на друге, они с Эрнестом никогда не уделяли должного внимания детям. Файф всегда утешала себя тем, что, раз у нее родились сыновья, значит, они и сами вырастут. Это дочерей пришлось бы учить, что можно, а чего нельзя. Первые несколько лет воспитанием Патрика и Грегори занималась няня, ну или Джинни, в то время как Файф всюду следовала за Эрнестом, куда бы он ни отправлялся: в Испанию, Вайоминг или на африканское сафари. Сыновей оставить можно, мужа – нет.
Не то чтобы она не любила их, просто у нее всегда находилась масса неотложных дел: она редактировала рукописи Эрнеста, вела домашнее хозяйство, руководила слугами, занималась ремонтом, всегда сопровождала Эрнеста, когда тому вдруг взбредало в голову отправиться пострелять перепелок, или заняться глубоководным дайвингом, или посмотреть бой быков в Испании. У нее хватало времени быть женой, а вот матерью – не всегда.
– Черта с два ей хочется внуков повидать. Ей нужно совсем другое. Деньги! Еще больше денег! Да пошла она!
Он подплывает к ней и оттягивает купальник – мокрая ткань шлепает по теплой ягодице.
– Несто!
– Мне уже нельзя потрогать собственную жену?
– Я не об этом. Я о твоей матери. Думаю, ей одиноко после смерти твоего отца.
– А ты не думаешь, что это ее вина?
Он кладет голову ей на живот – из уха выливается вода.
– Ты правда считаешь, что она могла остановить его?
– Нет. Но это не значит, что довела его не она.
– Он сам нажал на спусковой крючок!
– Да, сукин сын застрелился. Повел себя как трус.
Эрнест вновь бросается в воду. И вынырнув на другой стороне бассейна, слышит голос Файф:
– Он был нездоров. Люди не убивают себя просто так.
– Просто он не хотел больше слышать ее голос. Видит бог, я бы сделал то же самое.
Эрнест, сделав еще пару-тройку гребков, смотрит наверх, на окно кабинета, точно речь идет о работе, о способности писать, несмотря ни на что.
– Все так волнуются из-за денег. Почему бы просто не попросить меня помочь?
– У тебя столько лет не было ни цента.
– Он знал, что ты из состоятельной семьи. Твои родственники могли бы ссудить его, в крайнем случае.
– Я тебя умоляю! – Файф перекатывается на спину, подставляя лицо солнцу. Ее бесит это брюзжание по поводу ее богатства. Притом что он никогда не стеснялся пользоваться деньгами ее семьи. – Не надо никого винить. Просто это очень печально, вот и все.
С громким плеском Эрнест, подтянувшись, садится на краю бассейна.
– Не думаю, что ей стоит приезжать. Сейчас не самое подходящее время.
Обернувшись полотенцем, он шлепает босиком на кухню. Из дома доносится звук раскалывающегося льда. Два часа дня. Время коктейля.
После похорон отца десять лет назад Эрнест работал каждый вечер. Файф иногда заходила в его кабинет с бокалом джин-тоника и видела: муж сидит, уставившись на страницу с такой печалью в глазах, с какой, наверное, смотрел в мертвое лицо отца. Умереть вот так! Тридцатилетний сын самоубийцы! Эрнест словно потерял самого себя. Он слабо улыбнулся, как улыбался лишь ей одной, когда они были наедине. Но мысли его были далеко.
Через какое-то время после его возвращения с похорон отца им пришла посылка. Коробка, упакованная в коричневую бумагу и подписанная корявым почерком матери Эрнеста, провалялась несколько дней, прежде чем Файф заметила, что бумага подмокла снизу, и почувствовала неприятный запах. Пусть Эрнест или вскроет посылку, или выкинет – терпеть ее в доме больше невозможно.
Когда бумагу развернули, стало понятно, откуда так воняло. Эрнест осторожно достал оттуда осклизлый шоколадный торт, покрытый заплесневелой глазурью. На вытянутых руках Эрнест понес торт на кухню, роняя куски по дороге. Но в посылке было кое-что еще, и оно целую неделю нежилось в тепле под протухшим тортом.
Эрнест прочитал вслух приложенную к посылке записку. «Ты говорил, что хочешь получить его, – пожалуйста. Для тебя и Полин. Угощайтесь. Твоя любящая мать, Грейс Хемингуэй».
– Полагаю, она имела в виду торт, а не это. – Эрнест поднял револьвер за рукоять. «Смит-и-вессон» времен Гражданской войны. Плесень покрывала спусковой крючок – последнее, к чему прикоснулся отец Эрнеста. – Вонища, – сказал он и отправился на кухню отмывать оружие от остатков торта.
Интересно, где теперь Эрнест хранит этот револьвер? Какой маленькой покажется эта штука рядом с длинными винтовками, из которых стреляли бизонов, львов, лосей; и однако эта крохотная вещица убила его отца.
В сумерках сада разливается лимонный аромат. Скоро стемнеет. Двигаясь на запах, Файф приходит на кухню. На столешнице красуются бутылка джина и несколько тоников. Слышно, как Эрнест поспешно задвигает буфетный ящик в столовой.
– Пришла уже? – Эрнест заходит на кухню, нервно ухмыляясь жене. – А я уже пропустил пару стаканчиков. Благо полдень миновал. Мы можем перейти к более крепким напиткам! – Длинной ложкой он раскладывает в стаканы колотый лед. В холле грудой навалено рыбацкое снаряжение: удочки, банка для живца и шляпа, которую он надевает, когда выходит в море на своей «Пилар». Эрнест поднимает бокал, говоря так, будто разговор не прерывался: – Ты ведь знаешь, что отец Хэдли тоже застрелился?
– Знаю. – Файф идет за мужем в столовую и кладет ему на шею ладонь, холодную от ледяного бокала.
– Ей было всего тринадцать. Он, как был, в ночной сорочке, засунул дуло в ухо. Мы проклятое поколение. Дети без отцов. – Он прижимает ее руку к себе.
– Ты больше не ребенок, Эрнест. Теперь ты сам отец. Давай. – Она понимает, что только переключив мысли Эрнеста на работу, можно вывести его из этой опасной меланхолии. – Расскажи лучше про твою пьесу.
Файф накрывает на стол – ветчина, сыры, виноград и ананас. Они выпивают свои коктейли, потом добавляют, и Эрнест рассказывает ей о своем мадридском герое, которому предстоит принять серьезное решение.
17. Пигготт, Арканзас. Октябрь 1926
Хэдли сказала, что согласится на развод, если они проведут сто дней в разлуке. На семнадцатый день изгнания Файф ехала на машине матери в дом, где провела детство.
Причитать миссис Пфайфер начала от самого вокзала, прервав монолог, только чтобы дать водителю указания относительно дочкиного багажа. А когда они выехали, разошлась вовсю. Файф не должна, чего бы это ей ни стоило, разрушать самим Богом скрепленный союз. Если она продолжит разрушать чужой брак, то в вечности ее ждут адский огонь и кипящая сера. «Мать тебя изведет, – предупреждал Эрнест, умоляя ее провести назначенный Хэдли карантин в каком-нибудь другом месте. – И ты уже не вернешься ко мне». Но Файф лишь смеялась – какая ерунда!
Она старалась все время находить себе какое-нибудь занятие – взялась за изучение испанского, освежила в памяти французский, подкачала мышцы. Файф решила, что в день их встречи должна предстать перед Эрнестом прекрасной как никогда. Она гуляла по городу и каталась на велосипеде, всячески стараясь избегать общества своей мамаши.
Но при этом терзалась мыслью, как легко Эрнест может столкнуться с Хэдли в Париже или задержаться у нее в квартире за бокалом вина, заиграться с Бамби. А потом… потом Хэдли будет умолять его остаться на ночь, а после этой ночи – и на всю жизнь. Файф было запрещено видеть Эрнеста, однако Эрнесту вовсе не возбранялось видеться с Хэдли. Быть может, его жена коварнее, чем они могли предположить? Джинни была ее глазами и ушами в Париже. Файф просила сестру встречаться с Эрнестом так часто, как только возможно.
Однажды, уже ближе к концу изгнания, Файф села на свой старый велосипед и поехала по грязной дороге на запад. Деревья казались ей цветными заплатками на фоне серого неба. В тот день она с самого утра ощущала себя несчастной. В каждом обороте колеса ей слышались слова матери: «Ты разрушила семью. Ты посягнула на Господню волю. Это грех». Она мчалась через поля хлопчатника, стараясь отогнать назойливый голос, но мать продолжала вещать у нее в голове: «Только попробуй выйти замуж за Эрнеста, и ты никогда не смоешь с себя этот грех». Файф проехала через городскую площадь, миновала винную лавку, где они с Джинни кокетничали с владельцем, а он угощал их виски. «Позволь Эрнесту быть отцом своему ребенку и мужем своей жене». Файф поставила велосипед у крыльца.
