Наоми Вуд - Миссис Хемингуэй
– Ну вот, теперь и в постели заведутся. – Файф задумчиво разглядывает насекомое на своей руке.
– Ох, ну и несет же от меня. – Эрнест стягивает рубашку и направляется в ванную. Файф идет на кухню, включает плиту и бросает вошь в огонь – та лопается с мерзким звуком. Файф варит кофе для Эрнеста, любуясь своим драгоценным фарфором, горделиво выставленным в буфете. Они никогда не швырялись этими тарелками.
Наверху шумит вода.
В холле аккуратно составлены чемоданы. Успеет она обыскать их на предмет следов Марты? Пожалуй, нет. Эрнест спустится уже через пару минут и захочет есть, а потом отправится в комнату сыновей, чтобы поскорее завалиться в кровать с какой-нибудь ерундовой книжкой в мягкой обложке. Почему он все-таки вернулся раньше? Внезапно рождается версия – вдруг они с Мартой разругались и он оставил ее в Нью-Йорке, покончив с дурацкой интрижкой?
Файф выкладывает ломтики ветчины на зачерствевшую желтоватую бриошь. Убогое угощение для ее Одиссея!
Эрнест спустился чисто вымытый, но небритый, в шортах и белой майке. Красавец! Все было бы проще, если бы она не старилась быстрее него. Ей уже сорок три, а ее муж по-прежнему выглядит на двадцать. Эрнест разочарованно глядит на бутерброд.
– Ты сказал, что будешь завтра.
– Это не важно.
Файф идет в сад, чтобы принести газету, и замечает, что в садовом домике горит свет.
Придется в очередной раз напомнить слугам, что им запрещено там появляться. Эрнест убежден, что Куццемано подкупил их, чтобы они отсылали ему содержимое мусорной корзины Хемингуэев.
– Как там Испания? – Файф протягивает ему газету.
– Все до того ужасно, что начинаешь ненавидеть обе стороны. Мертвые дети. Кровь на улицах. – Он крепко зажмуривается. – Еда – дерьмо.
– Я читала ужасные репортажи. Волновалась. – Она наливает ему кофе, плюхает в него сгущенку прямо из жестяной банки.
– Не представляешь, как это странно, когда не видишь вокруг мешков с песком. Я все время прислушиваюсь в ожидании артобстрела, но ничего такого не слышу.
– Как твоя работа?
– Пьеса продвигается. Но мне нужно что-то большее. Роман, например.
– Любая из твоих книг всегда расходится тысячными тиражами.
– А я хочу написать такую, которая понравилась бы критикам.
Файф сидит напротив в своем черном платье из перьев – странная собеседница за странным ужином. К бутерброду он так и не притронулся.
– Лучше для собак пиши – им легче понравиться.
– Понятия не имею, с чего они так взъелись на меня в последнее время.
– Кучка самодовольных кретинов против миллионов читателей, которые тебя обожают.
– Но я хочу создать нечто такое, что понравилось бы именно им.
– Ну уж мне-то точно понравится все, что ты напишешь.
– О да, я знаю, моя вечно преданная Файфи. – За словами «вечно преданная» ей отчетливо слышится «лгущая». От обиды вдруг накатывает безрассудство. Если он плюет на их брак, может, ей тоже стоит попробовать. Файф наклоняется и откусывает кусок от все еще нетронутого бутерброда. Ветчина вкуснейшая, даже с черствым хлебом.
– Эй! – возмущается Эрнест, но видно, что ему пришелся по нраву ее демарш.
Она кусает еще раз.
– Что за «Эй!», мистер Хемингуэй?
Эрнест пытается схватить бутерброд, но она отводит его руку в сторону, сделав обольстительное лицо:
– М-м-м-м-м, как вкусно!
Эрнест закатывает глаза.
– Подайте бедному голодающему репортеру! Он так по свининке соскучился! Чем ты тут без меня питалась? Капустой и бульоном, а?
Он бросается на нее, та уворачивается; он делает фальшивый выпад из-за стола, она тоже. Словно пара кошек, которых она видела утром у птичьей купальни: он бросался направо – она налево, он налево – она направо. Потом они выбегают в сад, перья гремят на ветру, кошки прыскают из-под ног в разные стороны. Голые ступни Файф уже добежали до бассейна, когда Эрнест наконец дотягивается до бутерброда, но Файф успевает сунуть в рот последний кусок.
Эрнест качает головой:
– Я несколько месяцев голодал!
– Так тебе и надо – за то, что оставил меня тут одну.
Теперь они стоят совсем близко. Его рука скользнула между помятых перьев.
– Я помню это платье, Файфи. Ты сразила меня своим нарядом.
Его рука движется дальше. Файф улыбается ему, он улыбается в ответ. Белья на ней нет. Он поднимает брови:
– Прямо как во Франции!
Вот – вот оно, счастье! Муж вернулся к ней.
Эрнест хватает ее за запястья.
– Так, и как же мы поступаем с непослушными детками?
– Нет, Эрнест! – хихикает Файф. – Не надо!
Но в следующую секунду она уже летит в бассейн.
Из домика для прислуги, словно по сигналу, появляется кухарка.
– Мистер Хемингуэй, приветствую, сэр.
– Здравствуй, Изобел. Миссис Хемингуэй плохо себя ведет.
Интересно, как она выглядит со стороны – как птица, свалившаяся в свою купальню?
– Не обращай внимания, Изобел.
Изобел качает головой – никогда ей не понять богатых с их причудами – и возвращается в дом.
– Ты вся вымокла, – смеется Эрнест, когда Файф наконец удается выбраться из бассейна.
Вода с перьев капает на плитки. Осторожно, словно освобождая нежный фрукт от кожуры, он потянул за черный обтянутый шелком обруч, под который она до сих пор убирает волосы.
– Мальчишка!
Уголки его губ приподнимаются:
– Дети надолго уехали?
– На месяц.
– Выходит, весь дом в нашем распоряжении.
Файф так хочется ответить: «Сперва избавься от Марты, а потом получишь жену». Хочется дать ему понять – он не может заполучить обеих сразу. Но вместо этого она лишь сладко вздыхает, когда он принимается целовать ее в ямку между ключиц, медленно спускаясь вниз.
– Всю дорогу от Майами я только и мечтал, как бы тебя трахнуть.
16. Ки-Уэст, Флорида. Июнь 1958
Каждый день, с самого возвращения из Испании, Эрнест по утрам работает, днем отправляется рыбачить или купаться, а вечера они проводят вдвоем. Ни телеграмм в неурочный час, ни телефонных звонков из Сент-Луиса, ни посылок из Мадрида. Фарфоровая посуда стоит в буфете целехонькая. Сумерки давно уже не сигнал к началу боевых действий, которые обе стороны отрабатывали в разных уголках дома в течение долгого жаркого дня. Эрнест разлюбил этот жанр с тех пор, как начались его командировки на испанскую войну.
Теперь он постоянно хочет ее: будит Файф своими поцелуями, а когда они добираются до постели, то обычно успевают сорвать друг с друга большую часть одежды. Прямо как в первые годы брака, когда они предавались любви так самозабвенно, будто первыми в мире открыли это занятие. В медовый месяц они уехали на юг Франции, чтобы бродить по солончакам и пустынным пляжам. Это было волшебно – наконец зажить как муж и жена после стольких лет лукавства. Эрнест не устает твердить ей, как сходил по ней с ума все это время. Однажды они попали на цыганский фестиваль в городке неподалеку, пили вино прямо из бурдюков, и Файф, дурачась, перемазала им лица ягодным соком. Оказавшись в постели, они ощутили, как темные маски высвобождают в них нечто новое, и той ночью творили друг с другом странные и восхитительные вещи. Это было словно голод: Файф казалось, они никогда не насытятся друг другом.
И вот теперь медовый месяц вернулся. С первых дней возвращения Эрнеста они не вылезают из бассейна. Гуавы и плакучие смоковницы теснятся вокруг настила, на толстой коре саподиллы выступают капли смолы. Файф демонстрирует прыжки в воду, со смесью удовольствия и смущения вспоминая, как позорно Хэдли плюхнулась тогда с понтона. Эрнест лежит на воде, не шевелясь.
Под водой его шрамы кажутся ярко-малиновыми. Через весь лоб тянется длинный порез – еще со времен Парижа, икры подраны во время охоты с острогой на акул, а на бедре – боевой шрам из Италии. У Эрнеста будто талант притягивать несчастные случаи: ему вечно попадаются крутые повороты на шоссе и оружие, снятое с предохранителя.
Он большей частью нежится на мелководье, любуясь женой. А Файф все ныряет, наслаждаясь несравненным ощущением, когда тело прорезает воду. Тогда в Антибе она ныряла, только чтобы доставить ему удовольствие. А потом, когда Хэдли уплыла на берег, Файф предложила ему вылезти на скалы. Эрнест тогда так странно посмотрел на нее – словно герой его книги, размышляющий, как сейчас ему следует реагировать. А потом сказал «нет». Ужасное мгновение – он продемонстрировал свою власть. Только он мог согласиться или отказаться. А Файф желала его всегда. Как-то он сказал ей, что в любви все равны – нет властных и безвластных. Но в их браке все вышло иначе.
Нырнув в последний раз, она плывет на мелководье к Эрнесту, рассчитывая сбить его с ног неожиданными брызгами. Но вместо этого разводит в стороны его лодыжки и выпускает изо рта пузырьки, щекоча ему кожу. Эрнест вытаскивает жену из воды за плечи – только для того, чтобы в следующий раз окунуть ее с головой.
