Часть их боли - Д. Дж. Штольц
В один из дней они говорили о потери чина архимагом.
– Но если придется, то я снова заменю Амая… – закончил мудрец, сетуя, что ему мил покой.
– Почему не обращаетесь к целителям? – спросил Юлиан.
– А зачем? Чтобы продлить себе жизнь больше чем положено? Не дано человеку жить долее одного века. А тот, кто живет, похож скорее на мертвеца, который двигается и ест из памяти о том, что должен двигаться и есть. Всему свое время… Не нужно пытаться брать от мира больше, чем он дает, – отвечал Гусааб. – Знаете, раз вы честно поделились своей историей, я тоже хочу поведать вам кое-что. Не желаете ли услышать одну давнюю сказку?
– Сказку? Ну давайте, – ответил Юлиан, примостившись рядом.
– Хорошо. Так вот… – Старик прочистил горло. – Некогда два юных брата из очень влиятельной мастрийской семьи гуляли по саду. Из-за финиковых деревьев к ним вышел незнакомец в одежде нищего странника. Сад был закрытым, охранялся рабами, поэтому появление незнакомца показалось странным. «Кто ты? – спросил один из детей. – Мы позовем охрану». Незнакомец просил не раскрывать его, потому что он был голоден и залез в сад полакомиться финиками. В награду он пообещал исполнить по одному желанию каждого из братьев, отшучиваясь, что он самый настоящий джинн. Знаете, что попросил старший?
– Не знаю, я впервые слышу эту сказку.
– Он попросил бессмертия и великой силы до той поры, пока солнце не загорится посреди ночного звездного неба. Старший сын считал себя хитрецом, способным обмануть саму судьбу… И незнакомец принял его желание в награду за финики.
– А что загадал младший?
– Младший тогда был обуреваем желанием все знать.
– Стало быть, он пожелал стать всезнающим?
– О нет, что вы… – хитро улыбнулся архимаг, и глаза его блеснули. – Он сказал незнакомцу, что читал сказки о злых джиннах, выманивающих желание в обмен на душу и полную власть над судьбой человека. Именно поэтому младший отказался загадывать желание, сказав, что сам добьется предначертанного ему Фойресом всезнания и величия.
– И что же было потом? – заинтересовался веномансер.
– Потом нищий странник набрал фиников, перелез через стену и исчез. Мой брат вырос славным могучим воином, который вел борьбу с юронзийскими пустынниками. За все годы его ни разу не оцарапала стрела, ни разу не коснулось вражеское копье. А потом его маленькая дочь захотела сделать любимому отцу подарок. Она втайне расписала потолок его покоев красками, изобразив ночное звездное небо, а посреди него – солнце как символ великолепия отца. Он вернулся из похода и зашел в спальню, ведомый ее рукой, увидел это и… В ближайшем сражении его убили.
– Так это не сказка, а история из вашей жизни? Значит, вы были младшим братом? – удивился Юлиан.
– Нет-нет, это все-таки сказка… – архимаг потирал уставшую спину. – Откуда взяться джинну посреди финикового сада? Разве джинны не обитают в лампах? Да и зачем ему сдались малые дети? Посчитал ли он желание младшего добиться всего самому не за отказ, а за высказанное желание? Я не знаю и часто размышляю об этом, пытаясь вспомнить детали, но память подводит. Однако эта сказка показательна, согласитесь… Даже в отношении вас…
Между тем Элгориан продолжал капризничать, злился и кричал, пока его пытались приучить сидеть на месте. Гусааб ко всему этому относился спокойно.
– Мой маленький владыка, – говорил он. – Вот пройдут годы, и вы оцените, что вас заставляли сызмальства заниматься науками. Ведь нет в мире человека, на плечах которого лежала бы большая ответственность, чем на ваших.
Но ребенок канючил, рвался из объятий нянек.
– Пусть бежит… – заметил Гусааб с улыбкой. – Я зайду позже.
Ребенка отпустили. Почуяв свободу, он тут же понесся к игрушкам, где его снова окружили няньки, будто назойливые толстые мухи.
– Не ходить! Не ходить! А то уб-ю, так уб-ю! – пищал он им и размахивал кулачками, показывая, как будет убивать.
И все же няньки продолжали следовать за ним. А когда мальчик все-таки забыл о них и споткнулся об игрушки, они разом кинулись к нему, подняли и принялись целовать ему ручки и щечки. Элго же продолжал истошно вопить, будто только что не споткнулся, а едва ли не погиб.
Юлиан с Гусаабом молча взирали на все это, пока мудрец устало не поднялся и не ушел.
* * *
Так шло время. Текли дни, а Юлиан находился рядом с подрастающим принцем. Он наконец обрел то, что желал, – относительный покой. Почему относительный? Потому что маленький Элгориан умел испытать нервы даже самого стойкого. Он часто кричал, вопил, кидался с кулаками, чувствуя ту безнаказанность, которая ему дозволялась из-за малого возраста и королевского статуса. Однако со временем веномансер приспособился. Он ходил за мальчиком тенью, вынюхивал окружение, зорко следил за руками каждого гостя, предупреждая нападение. Один раз ему удалось выявить нанесенную на игрушечную лошадку морву – ее было совсем немного, но вполне достаточно, чтобы или сделать ребенка калекой, или убить.
Тогда же повесили одного из придворных, втайне поддерживающего претендента на престол Нор’Эгуса. Там, в бывшем Нор’Эгусе, несмотря на полную победу, все еще не утихали страсти. Уже после захвата провинций среди народа объявился мужчина, называющий себя Орлалоем Карием – одним из сыновей некогда убитого законного короля. Наурика тогда разволновалась, требуя привезти этого мужчину к себе, ибо она помнила всех своих братьев в лицо и могла подтвердить прямую принадлежность к роду Идеоранов.
Народ бунтовал, требуя посадить на трон законного правителя. Однако смута прекратилась, когда во время путешествия в Элегиар Орлалойя Кария задушили. Поговаривали, то было дело рук гильдий. Однако исполнитель оказался не так важен, как результат. Дело свершилось – и первым претендентом вновь стал крошка Элгориан. Был ли то лжепринц? Его тело привезли к королеве-матери, и она публично отвергла даже малейшую возможность, что это ее родной брат. Но затем, почти на месяц, она сделалась хмурой и молчаливой. Порой королевский долг требует больших жертв…
А время все текло.
Чем старше становился принц, тем дольше оставался в его покоях архимаг, посвятивший, как истинный учитель, всего себя воспитанию будущего правителя. Поэтому тем чаще и длиннее становились разговоры между ним и Юлианом. К удивлению обоих, они нашли друг в друге приятных собеседников. Гусааб давал то, чего Юлиан не получал ни из общения с Иллой Ралмантоном, ни из разговоров с праздными и поверхностными придворными, – глубину бесед и смирение. Сам
