Часть их боли - Д. Дж. Штольц
Юлиан не стал рассказывать, что сам хотел попросить прощения, но его собеседник и так все понял. Гусааб улыбнулся, продолжая дуть на горячий чай и пить его. А Юлиан сидел на подушках и размышлял, как бы сложилась его жизнь, прости он тогда Филиппа. Думал он об этом уже спокойно, без примеси прежней озлобленности. Наоборот, ему все чаще теперь казалось, что необходимо вернуться на Север и исправить эту злосчастную ошибку, чтобы обрести покой.
Так и сидели они, утопая в подушках, пока принц Элго отдыхал в своих покоях. Эти двое – с виду очень молодой бледнолицый мужчина лет двадцати и сморщенный краснокожий старик – находили удовольствие в беседах друг с другом, вдали от пересудов. За стенами их светлой комнаты плелись интриги, оборотни силились возвысить свое племя, между вампирами шла тихая грызня за чины, мастрийцы медленно, но верно вытесняли элегийцев при их же дворе, – а они все беседовали.
Тем временем принца Элго перевели из женских покоев в мужские, где он спал сам, без нянек, но со слугами и евнухами. Юлиан ночи напролет проводил подле его ног, на низкой кушетке. Он не испытывал к мальчику никаких чувств. Ребенок казался ему неуклюжим, бестолковым, то слишком шустрым, то похожим на кружащий и подхватываемый ветром листочек. В общем, как всякий мужчина, он видел в нем некое маленькое создание, которое было еще не человеком, а скорее глиняной заготовкой для него. Поэтому то, что вызвало бы в женщине умиление, в нем вызывало скорее недоумение и некоторое чувство отчужденности от процесса воспитания. Тем не менее он всегда сидел с Гусаабом на всех уроках и порой участвовал в них, помогая. Это был и фактический его долг, и моральный. А к четырем годам Элгориан уже научился считать и писать, поэтому его принялись обучать другому языку – р’онзи, который включал в себя как юронзийские языки, так и языки жителей Сатрий-Арая и частично Айрекка.
– Вам, принц, эти земли покорятся. Но вы должны говорить на их языке, чтобы они понимали вас и верили вам. Общение через переводчиков всегда чуждо, – улыбался Гусааб.
И пускай крошка Элгориан ничего не понимал и часто смеялся над странными значениями таких же странных слов, выговариваемых более грубо, нежели в рассиандской речи, он учился, взрослея. Его горячий нрав гасился мудростью Гусааба, а Юлиан не уставал подмечать, какие чудеса творит старик благодаря своему терпению и уму.
Глава 16. Все заканчивается
То были для Момо дни, полные сомнений. Раньше он старался не думать, уверенный, что долгие размышления заведут в тупик. Поэтому часто полагался на первые порывы, считая их единственно верными, определяющими жизнь. Ему казалось: мир должен любить его и благоволить, а он, естественно, должен принимать эту удачу как само собой разумеющееся. Порой ему даже казалось, будто его мать жалела о том, что отдала его старухе из лачуги.
«Небось, ищет меня, – воображал Момо. – Конечно, она жалеет, что оставила меня. Ей стыдно!»
Несмотря на желание не думать, он все чаще погружался в эти мрачные раздумья. Ему стало тошно находиться в особняке Ралмантонов. Вся красота роскоши, которая ему не принадлежала, для него померкла, а сам особняк стал напоминать склеп, где обитает лишь едва живой труп – Илла Ралмантон. И Момо печалился, видя подле себя это видение смерти. Его тяготила размеренная жизнь. Ему хотелось приключений. Нет, не воровства, не ограбления складов, не ненавистной ему Леи, которую он все-таки любил! Ему хотелось побеждать драконов, увидеть все прекрасные дворцы Юга, покататься на верблюдах, путешествовать по магическим источникам, повесив на шляпы бряцающие металлические значки!
Но его держало обещание.
Так Момо и брел, недовольный собой, засунув пальцы за пояс, когда вдруг заметил вывеску. Ярко-красная надпись «Дом любви» как бы предлагала отвлечься. Момо был бы не Момо, если бы увиденное не заставило его замереть посреди улицы и задуматься уже о куда более приятных вещах.
«Любви бы мне…» – подумал он.
Затем, желая произвести впечатление, он обернулся статным северянином.
Встретил его привычный запах пота, страсти и монет. В крохотной комнате сидели гуртом размалеванные девочки, зрелые, а также пожилые женщины, работающие за миску еды. Это был дешевый бордель, и красоты, а уж тем более любви здесь не водилось – лишь разврат. Момо это не смутило, и он сладостно разглядывал шлюх. От вспотевших из-за жары блудниц поднялась жуткая старуха – сводница. Хотя нет, это была не старуха, а женщина, которая, живи она иначе, могла бы выглядеть зрелой, но еще привлекательной. Однако жизнь изрядно потаскала ее. Лицо ее имело землистый, тусклый цвет, зубы почти выпали, а кожа около рта сморщилась от вечного недовольства. Ее платье висело, обнажая в излишне открытом вырезе худую грудь, напоминавшую две тряпки.
Момо на нее даже не взглянул – он старался не замечать старость. Его, как всякого молодого человека, она раздражала. Он все рассматривал блудниц, выглядывая сбоку, продолжал выискивать самых приятных на вид.
– Чего надобно? – грубо спросила сводница.
– Самую красивую! – широко улыбнулся Момоня. – Плачу щедро!
– Они туточки все красивые… – брезгливо бросила карга, видно не веря собственным словам. – Выбирай любую, белозубый… Вон Сильвия. А вон, у топчана, Алилей-умница, а у этой юронзийской пташки ноги от ушей.
– А других нет? – засомневался Момо.
– В «Доме любви» все самое лучшее! – усмехнулась она. – А если хочешь другой бордель, то полчаса дороги, тем паче уже начнет темнеть. Люду и к нам, и к ним набьется. Потом очередь занимать!
Момо смутился от такой грубости. Он еще раз осмотрел притихших девиц, которые, впрочем, притихли не от скромности, а лишь чтобы лучше слышать, кого выберут. Наконец остановившись на кареглазке Алилей, он повел ее наверх.
* * *
Вкусив дешевой замены любви, юноша спускался весьма довольным. Он прошел мимо сидящих внизу шлюх, попытался пофлиртовать и с ними, но они уже были уставшими, поэтому на заигрывания никто не ответил – все лишь невесело ухмыльнулись. Тогда вмиг забыв о них, Момо двинулся на выход, где его поджидала сводница.
– Ты с моими девками-то не заигрывай, – буркнула она.
– А что? Плохо похвалить таких прелестниц, если они того заслуживают? – важно заметил Момо, поучая. – Красота достойна похвалы! Красивая девушка – это обласканная Зейлоарой девушка, а значит, счастливая!
Сводница зло рассмеялась.
– Счастливая, говоришь? А ну-ка погляди на меня, белозубый.
