Кипрей - Ольга Дмитриевна Павлова
При дворе ходила любопытная байка о том, почему эверранский регент предпочитает самую простую пищу без изысков и специй, даже твель пьет горьким, без меда и молока… Говорили, что это из осторожности. Вроде как за остротой приправ и соусов легко спрятать привкус яда, вот Ивьен и бережется, боясь, что его попытаются отравить. Этер и сам поначалу в это верил. Он только потом понял… Отрава ни при чем: еду на кухне пробуют, к тому же отравить горький твель ничуть не сложнее, чем сладкий и разбавленный молоком. Дело не в этом. Просто Сэйгран Ивьен никогда и ничего не делал ради удовольствия. Еда нужна для того, чтобы утолять голод, и для этого ей не нужно быть ни изысканной, ни пряной; задача твеля – прогонять сон, а вкус его не имеет никакого значения.
И уж тем более эверранский регент не испытывал удовольствия, проливая чужую кровь – здесь им тоже двигал один лишь расчет. Плевать, что там говорят при дворе! Да, никто во всем Эверране за последние двенадцать лет не отнял столько человеческих жизней, сколько граф Сэйгран… Вот только никто и не спас больше жизней, чем он! И когда Адалан это понял, все на свете перевернулось для него с ног на голову.
Вообще-то Этер не был впечатлителен. Младший сын обнищавшего феодала, привыкший выгрызать себе место в жизни, в прошлом обыкновенный наемник, убийца… Он уж точно не мог похвастаться ранимой душой или верностью каким бы то ни было идеалам. Но после лавины казней, прокатившейся по Эверрану, к регенту он все-таки имел свои счеты. Многих тогда зацепило – кого так, по касательной, кого сильнее. Вот и Адалан лишился нескольких человек, которые не были ему безразличны. Невеста, сгоревшая в Холмах, брат, сражавшийся за черно-серебряных и погибший в очередной бессмысленной стычке, приятели, казненные за участие в восстании… Плевать, за что они воевали, и воевали ли вообще! Так или иначе, в их смерти виноват был один и тот же человек – Сэйгран Ивьен.
Сейчас Этер старался не думать об этом, не вспоминал лиц… Но это теперь, а тогда, несколько лет назад, он отчаянно желал избавить мир от черно-серебряного выродка, потому и согласился примкнуть к герцогу Гаро. Видит небо, дело тут было не только в деньгах, хоть платили ему и неплохо… Бесы разберут, как люди герцога вышли на Этера, но они предложили ему нечто куда большее, чем бестолковую гибель в одном из восстаний. Нет, он получал реальный шанс что-то изменить! Задачей Адалана было поступить на службу в эверрскую гвардию, а затем подать прошение на должность секретаря при графе Сэйгране.
Несколько месяцев он проходил подготовку в лагере под Аннеем. Учили разному: читать шифрованные послания, быть незаметным, разбираться в ядах… Только убивать почти не учили, это Адалан Этер умел давно. В лагере он, конечно, был не один: народу там хватало, хоть он мало кого видел в лицо – разумная предосторожность… Как бы там ни было, в конечном итоге приблизиться к эверранскому регенту сумел только Этер. Может, сыграла роль удачная биография – трое его братьев действительно сражались в черно-серебряной гвардии, один из них даже погиб на этой службе – а может, дело в хороших рекомендациях, которые сумел обеспечить Гаро через какие-то свои связи… Или свою роль сыграла откровенность самого Адалана… На аудиенции у регента он не скрывал своего прошлого, признавал, что почти десять лет таскался по континенту в качестве простого наемника и особой идейностью не обременен. На вопрос, отчего же он решил сменить род деятельности, ответил, что изменилось время. Теперь наемники немного получают и, что еще хуже – недолго живут. Через несколько дней его вызвали на новую службу – взамен его предшественника, недавно казненного по обвинению в измене.
Первые месяцы в замке запомнились плохо, слились в сплошной поток одинаковых дней, полных скрипа пера и шелеста бумаги. Адалан работал, как проклятый, чтоб доказать регенту, что он достоин своей должности, что ему можно доверять… Вот только Сэйгран Ивьен не доверял вообще никому, и Адалан не стал исключением. О планах графа он знал немногим больше, чем все остальные. Хотя и за те крупицы информации, что все же перепадали Адалану, любой из мятежников, не задумываясь, пожертвовал бы жизнью. Только передать сведения удавалось редко: отлучиться надолго не было возможности, да и следили за ним – не могли не следить! Всерьез рисковать тогда было рано: не те еще ставки. Этера сразу предупредили, чтоб сначала прижился на новой должности, не лез сразу со своими докладами… И он ждал, стараясь выяснить, как можно больше информации.
Беда в том, что Адалан действительно оказался хорошим разведчиком, возможно, слишком хорошим. Однажды, споив к свиньям одного из служащих регентовской канцелярии, он получил возможность мельком просмотреть архив десятилетней давности. Отчеты тайной службы, доклады наблюдателей и городских наместников… И такая странная складывалась картина!..
По всему выходило, что помимо Агальта и Холмов восстания зрели еще в двенадцати городах. Проклятье, в двенадцати! Вот только чудовищная расправа над первыми двумя заставила отступить остальные. Многие повстанцы готовы были рисковать собственными жизнями, но не жизнями своих детей, жен, знакомых… Двенадцать городов готовы были вот-вот вступить в войну, и регент сделал вид, что об их намерениях ему ничего неизвестно, а предводителей восстания потом выловили и прикончили по одному, без шума… Почти две тысячи человек было безжалостно сожжено в Холмах и Агальте, но проклятье!.. А сколько человек выжило благодаря тому, что война так и не началась? И скольким из мятежников регент все-таки сохранил жизни?.. Просто потому, что они больше не были ему опасны, а значит, в убийстве их не было нужды…
Нет, регент никогда не отбирал жизни ради удовольствия, напротив, он предпочитал избегать кровопролития там, где считал, что это не выльется в кровопролитие еще большее. После того случая с архивом Этер сумел заглянуть и в некоторые другие бумаги, посмотреть иначе на события последних лет. И вот ведь странное дело… Да, Сэйгран был жестоким человеком, он не страдал ни сентиментальностью, ни излишним человеколюбием, на его счету хватало и казней, и карательных рейдов!.. Но это была вынужденная жестокость,
