Андрей Уланов - «Додж» по имени Аризона
А хорошо устроился, удобно. И позиция, что ни говори, приятная.
Сколько я уже тут вот так, за пулеметом лежал? Не помню.
И время тянется медленно-медленно… А то и вовсе замирает. И делать – ну совсем нечего. Разве что ленту чуть поправить – и дальше лежать.
Солнце жарит – спасу нет. К автомату притронуться нельзя – ствол раскалился, будто полный диск отстрелял.
Нет, ну рыжая… Кара… Лаура.
Жалко, фотокарточки ее нет! Такой, чтобы она на ней была в форме нашей, из того «студера». И смеялась, как тогда.
Ну да это тоже не главное. Главное – это то, что она там, позади, а я здесь – и пока я жив, никакая сволочь мимо не проскользнет. Даже через мой труп.
Лаура. Красивое имя.
А потом в лесу захрустело, и сразу все мысли из башки повылетали, и остался только прицел и черные фигуры, которые становились все больше… Больше… Остановились… Начали разворачиваться…
Метров двести до них было. Для пулемета – считай, в упор.
Эх, думаю, если бы вы, гады, только знали, как приятно вас через прицел разглядывать. Вы мне даже нравиться начали. Немного. В таком вот ракурсе.
План у меня был хорош… только было в нем на два «если» больше, чем нужно. Первое – то, что барьер от пуль тип на лошади ставит, а второе – что барьер этот только перед ними.
А потом все мысли ушли, переместились в кончик пальца на спуске, и «МГ» затрясся, лихорадочно выплевывая гильзы, и пули швырнули черного вперед, лошадь встала на дыбы и рухнула, а я продолжал всаживать пули в эту черную груду еще секунды четыре – пока она не перестала дергаться.
Немая сцена. Сотня темных – я прямо физически ощущал, как у них медленно мысли в башке ворочаются. Посмотреть на командира убитого – перевести взгляд туда, откуда стреляли, – решение принять.
Честно говоря, думал, что разбегутся. Было бы у них нормальное оружие, еще можно было бы попытаться меня огнем прижать, с флангов обойти… а с железом… но ломанулись они здорово. Резво.
Шанс у них был, если бы они пошире цепь растянули, а я попытался их лежа отстреливать. Да только они как раз наоборот поступили – толпой сгрудились. Ну а я во весь рост встал и по толпе этой – все, что в ленте оставалось. Как из шланга. Там не то что каждая пуля цель нашла – небось двух-трех прошивала.
Последних семерых, на кого ленты не хватило, пришлось из «ППШ» успокаивать. Самого везучего метрах в трех скосило.
И – тишина. Даже не стонет никто.
Сел я рядом с кустиком, автомат положил… интересно, думаю, какого лешего у меня сейчас руки трястись начинают? Кончилось ведь все.
Странная эта шутка – послебоевой отходняк. Может, с медицинской точки зрения оно и правильно, но я лично никак в толк взять не мог – чего потом-то бояться?
Эх, ну почему я не курю! Сейчас бы самокруткой затянуться – хорошо, чтоб проняло, дым из ушей и потом кашлять минуту!
Ладно.
Посидел я, подождал, пока первая, самая противная, дрожь схлынет. Встал, подобрал гранаты, «ППШ» за спину закинул, «МГ» на руки подхватил, глянул напоследок на поле битвы – и зашагал прочь. Метров через полста на бег перешел.
Очень уж не хотелось мне самому с Темной стороны выбираться. А вот моих орлов догнать – шансы были.
* * *Догнал я их даже быстрее, чем думал. Они пока шли, похоже, больше назад оглядывались, чем вперед.
Даже злость поначалу разобрала – а если б накрылась моя задумка? И не я, а черные их вот так весело нагнали? И что вышло бы – все зря?
Только посмотрел я лица их… на рыжую, как бумага побелевшую, – и ведь не знает она, бедная, что ей делать, – рыдать или смеяться, на шею мне кидаться, или вид сделать, будто и не было ничего.
Нет уж, думаю, только любовных сцен мне для полного счастья не хватало.
– Сержант Карален, – негромко ей говорю, – доложите обстановку.
И тут Илени первым очнулся и как завопит на весь лес:
– Командир! – и ко мне. Ну и остальные за ним. Хорошо, что дерево рядом подходящее оказалось.
Влезть я на него, к сожалению, не успел, зато хоть к стволу прислонился. По нему меня с большим чувством и размазали.
Дети, одно слово. Никакого понятия о субординации!
Минуты через три, когда поток любви народной поиссяк, я свою команду сумел наконец построить. Лица, правда, все равно сияют – хоть в большую залу дворца под потолок вешай вместо люстры.
– Ладно, – говорю. – Я вас всех тоже очень люблю и все такое. Только если кто не заметил – мы все еще на боевом выходе, а не в родной землянке, вокруг стола собрались. А посему все сопли-радости и прочее – скатать в трубочку и убрать подальше. Ферштейн? – И на рыжую гляжу. Потому как речь эта на три четверти персонально для нее предназначена.
Похоже, дошло. Взгляд, по крайней мере, более осмысленным стал. А у остальных все тот же восторг щенячий. И хоть ты их тупым ножиком режь…
Я даже в след их, по которому догонял, не стал носом тыкать, хоть и собирался.
– Продолжать движение! – командую.
Ничего, думаю, когда вернемся, дам вам пару дней перед замковыми красотками гоголями походить, а потом вытащу подальше – и уж там мы с Шаркуном за, вас обстоятельно возьмемся… Вы у меня еще взвоете не хуже, чем оборотень давешний.
Когда вернемся… ну так осталось-то всего ничего. Полчаса ходу до тролля дохлого, за ним холмы… до темноты успеем.
Эх, думаю, а хорошо все-таки, когда солнце. Вроде бы мелочь, а все ж душа радуется. Вон как на каплях радуга играет и на паутинке поблескивает.
Паутинке?!
И тут время словно замерло на миг. Дрогнуло все, размазалось, а потом медленно-медленно начало ползти, как улитка вверх по стволу.
Правая рука вверх пошла… рот начал открывать… а Лемок уже перед самой проволокой… тоненькой стальной проволокой… Кару за шиворот схватил… вдохнул… а Лемок уже руку поднял, паутинку от лица смахнуть… начал рыжую назад отшвыривать…
– Не-е-е-е…
И тут четко щелкнуло, и я еще успел заметить, как Лемок оборачиваться начал, с удивленным таким лицом, а потом на дереве рядом с тропой полыхнула неяркая оранжевая вспышка, и крик мой взрывной волной обратно в глотку вколотило. И осколки взвизгнули.
Повезло. То ли мину эту олух какой-то местный ставил, а скорее – не с той стороны тропы гостей ждали. Поэтому большую часть осколков ствол на себя принял. Была бы мина с нашей стороны – все бы легли. А так – четверо. Из семи.
Но когда я сел… И увидел тропу… И ребят на ней… то почувствовал, что в груди у меня такой вой нарастает и наружу рвется… такой вой… что если я его наружу выпущу, то все оборотни в округе от страха передохнут.
Е… мать! В господа бога, в душу! Будьте вы все прокляты на веки веков!
И мне вдруг страшно захотелось взять горсть снега и с размаху размазать его по лицу, наглотаться белой, холодной мякоти, набить им глотку так, чтобы заныли зубы, чтобы…
Чтобы не видеть сверкающие на солнце капельки крови, щедро рассыпавшиеся по траве.
– С-сергей.
Я голову медленно-медленно поднял, повернул, на рыжую посмотрел – она от меня в сторону шарахнулась.
– Что?
– А…
И замолчала. А глаза ее, зеленые, поблескивают влажно, и вижу я по этим глазам, что вот-вот разрыдается она в три ручья.
Нет уж, думаю, если она сейчас тут расклеится к чертям… а Илени, похоже, в ступор впал… а ведь нам еще вернуться надо, ведь Задание-то еще не выполнено… Да будь оно проклято, это Задание, трижды, тыщу раз проклято – четверо ребят за кусок гнутого металла!
Ладно. Только пока я ребят по-человечески не похороню, никуда я отсюда шагу не сделаю.
– Кара. Собери оружие.
Стоит. Словно и не слышала.
– Сержант Карален, – цежу, – выполнять приказ!
Подействовало. Вскинулась, вроде даже в глазах что-то мелькнуло.
– Слушаюсь, командир.
Очень не понравился мне голос ее. Безразличный, бесцветный. Неправильный голос. Но послушалась. И то хорошо.
Поднялся, отошел чуть в сторону, достал нож, примерился и вырезал кусок дерна. Под ним земля обнаружилась, мягкая. Такую копать будет легко. Да и лежать в ней, наверно, тоже неплохо, хотя мертвым, в общем-то, все равно, где лежать. Это живым не должно быть все равно, как их мертвые лежат, если они себя все еще за людей считают.
А место здесь хорошее. Тихое.
Эх, жаль, лопатку не взял. Ножом да руками… Хотя… Взял я вещмешок, достал из него сверток, распеленал его, и вытащил на свет белый бесценную и священную реликвию – Корону эту долбаную. Покрутил, прикинул – да, думаю, подходяще будет. Не лопата, конечно, но уж не хуже каски.
Илени из столбняка вышел, когда я уже сантиметров на двадцать успел углубиться. Осмотрелся он по сторонам, увидел, чем я яму копаю, – и чуть обратно в столб не превратился.
– Но… – бормочет, – как же… ведь это…
– Да брось ты, – говорю, – чушь нести.
– Но как же… Короной… могилу…
– А что? – я еще одну кучку высыпал. Загребает она хорошо, края подходящие. – Пусть хоть раз хорошее… тьфу, настоящее дело сделает.
– Но… – Илени на меня так смотрит, будто я на его глазах… ну, знаменем, что ли, подтерся. – Ведь это Великая Корона…
