Прорвемся, опера! - Никита Киров
Давно надо было заметить одну из фамилий, но я всегда проходил мимо. «Старший лейтенант Устинов Владимир Васильевич». Вот оно что.
— Даже тело так и не нашли, — глухо сказал Василий Иваныч, доставая водку. — Пропавшим без вести числился, потом уже, после вывода, объявили погибшим. Сюда вот приезжаю раз в год, на кладбище не езжу, там пустая могилка. А тут получше.
Сам он не пил, просто налил водку в стакан, положил сверху кусок хлеба, поставил всё на постамент и отошёл. Какое-то время он стоял молча, сложив руки. Потом снова глянул на небо. Погода начала портиться, ветер усиливался, солнце скрылось за облаками.
— У тебя только сын был? — ровным голосом спросил я.
— Дочка ещё есть, — произнёс он. — К ней вот ездил, в область, она меня на порог не пускает, поругались с ней тогда. Письмо ей написал, в ящик положил, может, не выбросит, прочитает. Каждый год к ней езжу, перед годовщиной. Внуков хотел посмотреть, в детский сад скоро пойдут. Говорит, — Устинов невесело хмыкнул, — если бы я с ним тогда не поругался, он бы вернулся.
— Мало ли что она говорит с горя.
— Знаю, — он потёр усы и откашлялся. — Ну что, Пашка, работать, говоришь, надо? Поехали, пока Федорчук не увидел. И этого жмура глянем, расскажу тебе про него, может, что ещё найдёшь. Если честно, я думал, его давно закопали, было за что.
Поехали назад. По дороге я задумался.
Устинов сейчас работает, а в первую мою жизнь он ушёл на пенсию по выслуге, когда погиб Якут. Там и спился — не зря пророчил ему такую судьбу сегодня Ермолин. Сейчас-то с этим получше, он с нами, но он не сможет работать здесь вечно, рано или поздно уйдёт, и всё повторится.
Надо что-то с этим придумать, чтобы он не оставался в одиночестве со своим давним горем. Поговорить с этой его дочерью, когда буду в тех краях? Хватит ей уже злиться. Женщину бы ему любящую…
Мы вернули машину, собирались брать Степаныча и ехать в морг. Но на крыльцо вдруг выскочил Шухов, краснее, чем обычно. Не иначе, получил пистонов от руководства и идёт искать жертв, на ком будет срываться.
— Васильев! Так что по личности жмура?
— Выяснили, — сказал я. — Василий Иваныч его знает, но надо удостовериться. Сейчас поедем с ним в морг.
— Я с вами! — заявил Шухов, изображая кипучую деятельность.
Он всегда так делал, когда главк или местное руководство мылили ему шею за показатели.
— Ну ладно, — зная повадки шефа, ничуть не удивился Устинов. — Поехали, Петрович. Так сказать, лично поучаствуешь в следственных действиях.
Вообще-то, раз есть темное убийство, тем более, с неопознанным трупом, начальник уголовного розыска должен был засветиться еще на месте преступления при осмотре. Там его, конечно, не было, он вообще крайне редко выезжает из ГОВД. И за это он, похоже, и получил люлей от руководства. Видимо, его спросили за неопознанный труп, а он внятно не смог ответить, как тот выглядит, каков примерно возраст, какие наколки и в какую одежду одет — всё то, что легко запомнит видевший тело своими глазами человек. Вот и помчался с нами исправлять косяки.
А раз тело в морге, он и поехал туда, поучаствует при опознании, потом будет гордо бить себя пяткой в грудь, что раскрывали убийство под его чутким руководством и с личным участием. Знаем уже, проходили.
* * *
Тело пока лежало там, в общем помещении-холодильнике с остальными жмурами. Я распахнул дверь, повеяло холодом, смертью и формалином. Шухов с опаской косился на трупы, а мы с Устиновым привычно подошли и присмотрелись к лежащему на каталке Гансу.
На нём появился новый шрам вдоль всего живота и груди, тут поработал Ручка. Заключение он ещё не сделал, но я видел, как он, в вечно мятом сером халате (когда-то халат был белый), что-то писал за своим столом в кабинете напротив. В коридоре витал устойчивый запах спирта. И когда успел напиться, совсем недавно я его видел трезвым.
— Он, — Устинов даже оживился. — Погоняло — Рустем, он потом брал себе другую погремуху — Ястреб, но не прижилось. Это Рустемов Аскан Арсенович. У меня числился под оперативным псевдонимом «Штирлиц».
Шухов тем временем глянул на тело, отошёл и что-то достал из кармана. Кажется, это платок, чтобы зажать нос.
— Но я думал, ему хана, да и хрен с ним, не такой это человек, чтобы о нём горевать, — Василий Иваныч взял фонарик, потому что от мерцающей холодной лампы на потолке не было особенно много толку, и начал водить лучом по телу. — Косяк у него был серьёзный, на этом я его и подловил тогда, и он мне заложил банду Пафнутьева. Помнишь, Вадим Петрович, таких?
— Не помню, — прогундосил в платок Шухов. — И вот у нас, получается, все проблемы из-за того, что ты на рабочем месте отсутствовал, Устинов!
— В субботу и воскресенье меня же не было, — Василий Иванович недовольно глянул в сторону подполковника. — И для этого мне пришлось два отгула брать! Едва их у тебя выпросил, ты будто их от себя отрываешь.
— Вот уже жалею. Хоть прогулы тебе ставь! Знаешь, как начальство ревёт из-за этого жмура! Все выходные покою не было! А вот если бы ты был на месте, он бы не прошел по сводке неопознанным.
— Ну ладно, Петрович, — сквозь зубы проговорил проговорил Устинов. — Я это запомню.
— И на носу себе заруби!
Устинов повернулся ко мне и подмигнул, мол, за такое Шухова ждёт что-то особенное. Взгляд старого опера быстро прошёлся по помещению, будто он прямо здесь придумывал какой-то план возмездия.
Не завидую Шухову, Василий Иванович на расправу скор, а вспоминать об этом будут годами, каждый раз хохоча до слёз.
— Короче, смотри, Пашка, — Устинов тем временем по-деловому показал на руку покойника. — Видишь след?
— Да, — я теперь заметил шрам, который уже почти не видно.
— Тут был партак, но не обычный, а в виде карты с мастью «черви». Он его свёл. Знаешь, что это означает?
— Стой, погоди, —
