Вадим Давыдов - Киммерийская крепость
Москва. Октябрь 1927
Ирина с ужасом думала о барьере, разделяющем её и Гура. Это было даже хуже, чем если бы он – или она – улетели на Луну или на Марс. Невозможно. Никогда. Никогда?
После очередного урока литературы, Гурьев не ушёл вместе со всеми – остался. Сидел, выложив на парту удивительно красивые руки – ухоженные, с широкими запястьями, узкими сильными ладонями и длинными пальцами, смотрел в окно, с каким-то странным, отстранённым выражением лица. Она так любила на него смотреть. Всегда. Эти руки… Ирина не выдержала, оторвала от журнала глаза:
— Ты что-то хотел спросить, Яша?
— Не спросить. Предложить, — Гурьев поднялся, подошёл ближе, уселся на первую парту – прямо перед её лицом. — Давайте, я вам Москву покажу?
— Я родилась в Москве. И, кажется, неплохо знаю город, — на её щеках выступил румянец.
— Ну и что? — Гурьев пожал плечами. — Я покажу вам мою Москву. Она ведь у всех разная, так?
— Яша, я… Я не смогу. Я очень занята.
— Это неправда.
— Яша, — Ирина поднялась. — Пожалуйста, не надо.
— Я буду вас ждать ровно в шесть у входа в Манеж со стороны Кремля.
— Яша, это невозможно. Я не приду.
— Почему?
— Ты прекрасно понимаешь, почему.
— Нет.
— Потому, что ты – ученик, а я – учитель. — Хотя бы формально, подумала она.
— Мне нравятся ваши уроки, Ирина Павловна. Вы очень стараетесь, и вы – умница. Но вы совершенно не чувствуете историю вокруг себя. Вернее, боитесь чувствовать. А ведь литература без истории невозможна. И без истории, и без историй. Умение рассказывать историю – это очень, очень важно. Давайте, я вам немножко помогу.
— Это – единственная причина для встречи?
— Это не причина. Это повод. И мне представляется глупым и бессмысленным это скрывать.
— Я прекрасно понимаю, что со сверстницами тебе скучно, Яша. Но я – тоже неподходящий… объект. Потому что это школа, и…
— И всё? Или есть ещё что-то?
— Послушай, кто дал тебе право так со мной разговаривать?!
— Вы.
— Да? Неужели?! Когда же?!
— Не думаю, что нужно уточнять. Не думаю. Вот совершенно. Но вы не можете сделать первый шаг, и его делаю я. Как и положено мужчине.
— Это всё совершенно не так. Абсолютно. Я не знаю, с чего ты это взял, зачем ты всё это придумываешь, мне совершенно…
— Т-ш-ш.
Гурьев вдруг взял Ирину за руку и вывел из-за учительского стола, — очень осторожно, но так, что у неё даже не возникло мысли ему воспротивиться. Притянул её к себе и закрыл Ирине рот ладонью, — она замолчала от неожиданности. Нежно-нежно провёл пальцами по лицу девушки, чувствуя, как она всем телом вздрагивает от его прикосновений, и сказал шёпотом:
— А теперь я тебя поцелую.
Он обнял Ирину и раскрыл её губы своими. Она несколько раз слабо стукнула его кулачком по спине, затем рука её разжалась, и Гурьев ощутил, как её пальцы гладят его шею и волосы.
Так продолжалось почти минуту. Наконец, он отпустил Ирину и, чуть отстранившись, заглянул ей в глаза:
— Ириша.
— Наглец, — голос Ирины дрожал от слёз. — Наглый, испорченный мальчишка! Чего ты ждёшь? Иди, хвастайся! Иди!
— Не надо, — тихо попросил Гурьев. — Это не шутка, Ириша. Я говорил, что со мной безопасно. Поверь. Пожалуйста.
— Ты… О, Боже! — она и сама не заметила, как выскочило у неё это старорежимное восклицание. Но выскочило.
— Прости, — Гурьев и не думал отпускать её. Одной рукой он придерживал Ирину за талию, а другой продолжал перебирать её пальцы, от чего у Ирины по спине забегали мурашки. — Ириша. Не сердись. Я буду ждать тебя сегодня вечером. И завтра. И третьего дня. Пока ты не придёшь.
— Я… я не приду. Я не могу, это…
— Пожалуйста. Мы оба этого хотим. Не бойся, ладно? Пожалуйста, поверь мне. Ириша. Ириша, я тебя люблю, слышишь?
— Нет, нет, — жалобно прошептала Ирина. — Нет, я старше тебя на пять лет, даже на шесть, это невозможно, нет, нет…
— Да.
— Да?
— Да.
— О, Боже! — Опять это «о Боже», подумала она в смятении, почти в беспамятстве – от всего происходящего, и от его прикосновений. — Уходи. Я не могу больше, уходи, ради всего святого, я больше не выдержу, мне плохо, уходи!
Гурьев взял её лицо в ладони и стал сцеловывать с него солёную влагу, шепча всякий ласковый вздор. Ирина положила руки ему на плечи, потом обняла за шею, и тогда Гурьев снова поцеловал её в губы. И они шевельнулись, отвечая. Оторвавшись от неё и восстановив дыхание, Гурьев тихо спросил:
— А теперь? Лучше?
— Да. Да. Да. Да, мой хороший, да, Яшенька, да!
— Ты придёшь?
— Приду.
— Я буду ждать.
— Я приду. — Мне страшно даже подумать о том, что случится, если я приду, промелькнуло у Ирины в голове, но я приду. — Это… сон, да?
— Нет. Это наяву, — Гурьев улыбнулся.
— Тогда… тогда… ещё…
Звонка на следующий урок они не услышали.
* * *Ирина пришла к порогу Манежа в половине шестого. И долго рассматривала Гурьева из-за колонны, наивно полагая, что он не замечает её. Сейчас он показался ей старше, чем обычно. Какой он красивый, снова подумала Ирина, это просто ужас, невозможно, чтобы мальчик, чтобы мужчина был таким. Это же страшно, — просто смотреть на него можно бесконечно. Интересно, что он знает об этом? Глаза… Волосы… Руки… Я…
Гурьев очень старательно прикидывался, и она даже ничего не заподозрила. А он… Он не торжествовал, нет. Просто у него всё звенело внутри.
Когда она решилась, наконец, появиться, и подошла, Гурьев, улыбаясь, протянул ей букет:
— Здравствуй.
— Здравствуй. Спасибо, — Ирина взяла розы и поднесла близко-близко к лицу, — их лепестки на мгновение отразились в её глазах. — Это же уйму денег стоит, наверное?
Гурьев, по-прежнему улыбаясь, пожал плечами и промолчал. Конечно, для Ирины, с её зарплатой в пятьдесят шесть рублей на ставку трёшка была целым состоянием, и он прекрасно это понимал. Но для него-то, при месячном куше в несколько тысяч?! Слава Богу, подумал Гурьев, что Ире всё это и в страшном сне не приснится. А ведь придётся ей и рассказать когда-нибудь. Хоть немного, но придётся.
— Куда мы сейчас?
— Смотреть Москву. Идём.
* * *Они шагали по Спартаковской – Ирина уже привыкла к новым названиям, и на пересечении с Бакунинской Гурьев вдруг резко остановился, показал рукой на противоположную сторону улицы:
— Знаешь, как называется?
— Что?!
— Вон тот дом.
— А разве у него есть какое-то название?!
— Раньше здесь была Вторая мужская гимназия. А ещё раньше он назывался «Дом с гробовой крышкой».
— Глупости какие. Суеверия дурацкие.
— Совершенно точно. Это была никакая не гробовая крышка, а солнечные часы. Народ же был уверен, что это торчит крышка гроба, в котором лежит колдун. Правда, у этого дома и в самом деле необычная судьба: именно здесь в пожаре Двенадцатого года сгорела рукопись «Слова о полку Игореве». И не только она, кстати: чуть ли не вся библиотека Мусина-Пушкина, а домовладелицей была внучатная племянница того самого колдуна.
— Откуда ты знаешь?!
Он, кажется, пропустил вопрос Ирины мимо ушей:
— Идём к Сухаревке, ещё что-то покажу.
— Яша…
— Идём, идём! Скоро стемнеет, будет совсем весело. О, трамвай. Успеем?
Проехав несколько остановок, они спрыгнули с подножки – вернее, спрыгнул Гурьев, а Ирина свалилась ему прямо в руки. Он поставил девушку на землю и взял за руку, как первоклашку:
— Это, между прочим, заколдованное место. Без всяких шуток.
— Ну, перестань, — Ирина нахмурилась, но, глядя в серьёзное, торжественное лицо Гура, не выдержала и прыснула.
— Вы напрасно веселитесь, барышня, — грозно произнёс Гурьев, и у Ирины даже слегка засосало под ложечкой. — Вон там, наверху, — он указал подбородком на Сухаревку, чей шпиль возвышался прямо над ними, — располагалась обсерватория моего тёзки Якова Брюса.[99] И фокусы, которые он там выделывал, до сих пор аукаются. Тут по вечерам небезопасно, то и дело какая-нибудь чертовщина случается.
— Кто такой этот Брюс?
— О! — Гурьев назидательно поднял вверх указательный палец. Ирина снова рассмеялась. — Стыдно, барышня. Величайший учёный колдун петровской эпохи Яков Вилимович Брюс, поэт, полководец, дипломат, алхимик, астролог и прочая, и прочая, — что же, вам, выходит, неизвестен? Ага. Так вот, барышня, имейте ввиду: в выходные мы отправимся с вами в Глинки, в имение графа, и я покажу вам тот самый пруд, на котором Яков Вилимович, заморозив воду в середине июня, устроил каток для гостей. А ещё я покажу вам розовый куст, который никогда не цветёт – не потому, что климат ему не нравится, а потому, что это никакой не куст, а заколдованный юноша, имевший несчастье приударить за дочкой графа-чародея. Готовьтесь.
— Боже ты мой, да откуда же ты всего этого набрался?!
