Леонид. Время исканий - Виктор Коллингвуд
— Можете быть свободны, — сказала женщина, промокнув чернила и закрыв журнал.
Вся процедура заняла не более десяти минут. Мы вышли на улицу. Несколько мгновений все молчали, словно приходя в себя после погружения в холодную воду. Первым опомнился Костя. Он неуклюже, но от всей души хлопнул меня по плечу.
— Ну, поздравляю, Леонид! Совет да любовь, как говорится!
Шурочка, не говоря ни слова, бросилась обнимать Лиду, и та, до этого державшаяся очень серьезно, вдруг крепко-крепко обняла ее в ответ. А потом она повернулась ко мне. Это был уже другой взгляд. Не взгляд девушки, идущей под венец, а взгляд хозяйки. В ее глазах была не только нежность, но и твердая, спокойная уверенность. Она получила то, к чему стремилась — статус, положение, семью. Мою семью.
— Ну что, товарищ Брежнев, — сказала она тихо, но с новой, незнакомой мне интонацией. — Пойдем домой?
Я взял ее под руку. Мы пошли обратно, но это была уже другая дорога. Мы вернулись не просто в квартиру. Мы вернулись в нашу крепость, в которой с этого дня появилась полноправная хозяйка.
Остаток дня прошел в расстановке вещей. Утро следующего дня пришлось на выходной, и я решил дойти до ближайшего магазина. Спустившись в вестибюль, спросил у дежурной:
— Простите, а где здесь гастроном?
— Прямо тут, на первом этаже, товарищ Брежнев! — улыбнулась она. — А рядом и спецраспределитель.
— Нам, наверное, пока не положено, — смущённо сказал я, помня свой скромный статус.
— Тут всем жильцам положено, — уверенно ответила она. — Спросите у управделами, всё устроят.
Напоминать Самсонову не пришлось. Уже на следующий день в нашу дверь постучал курьер с бланком. Четыре машинописных слова значили больше любых клятв: «Заказ. Берсеневская набережная, дом 2». И ниже — «142», номер нашей квартиры.
Это была литерная книжка — входной билет в закрытое снабжение по категории «А». Я прекрасно понимал её цену: символ касты, плата за лояльность и молчание. Лида же просто радовалась. Она гладила тонкую книжечку, как редкую игрушку, и сияла глазами. Всё прошлое с его очередями и скудным пайком исчезало в одну секунду.
И с практической точки зрения книжка оказалась кстати: новоселье требовало приличного угощения. В Москве 1933 года с продуктами было туго: индустриализация смела остатки нэповского изобилия. Поэтому первый поход в спецраспределитель стал для Лиды потрясением.
Никаких вывесок. Неприметная дверь во дворе. У входа — молчаливый человек в штатском, который просто взглянул на книжку. А внутри — другой мир. Запах копчёной колбасы, горечь настоящего кофе, сладость шоколада и, совершенно невероятное для зимней Москвы, — апельсины, сложенные пирамидой. Никаких очередей, продавцы в белых халатах, полки с импортными консервами, сыры под стеклянными колпаками, связки салями.
Лида замерла на пороге, будто боялась сделать шаг.
Продавец сверился с нашим списком и вежливо спросил:
— Что будете получать сегодня, товарищ Брежнев? По норме положено…
Он перечислял, я слушал вполуха, а Лида ловила каждое слово. В конце он добавил:
— Если неудобно носить, заполните бланк. Всё доставят прямо в квартиру.
Глаза Лиды вспыхнули. Вот оно — не надо тащить авоськи, ловя завистливые взгляды. Всё тихо, чинно, «как положено».
А вечером нам выдали специальный бланк «усиленного» заказа к новоселью и свадьбе. Мы сидели за новым столом, Москва переливалась огнями за окном, и я писал: «Окорок — 1 шт.», «Масло — 2 кг», «Мука — 5 кг».
— Лёня, можно конфетку? — шепнула Лида. — «Мишка на Севере»…
— Можно, — улыбнулся я и написал «500 гр.».
— Пиши килограмм! У нас праздник! — осмелела она.
Я подчинился. Потом добавил «Икра чёрная — 500 гр.».
Лида положила руку на мою:
— Лёня, не надо. Это неприлично. Подумать могут, что мы дорвались. Давай сто грамм — на бутерброды хватит.
Я удивился:
— Но ведь положено!
— Положено — положено. Но скромность никто не отменял. Надо быть «как все».
Она уже постигла неписаные правила игры, которым я ещё только учился. Я зачеркнул «500» и написал «100 гр.», а ручку протянул ей:
— Теперь твоя очередь, хозяйка.
Она взяла её и заулыбалась — счастливо и деловито. В тот вечер мы заполняли не просто заказ. Мы подписывали негласный договор с новым, сытым и опасным миром.
Новоселье прошло в лучшем виде. Квартира, еще пахнущая краской, гудела, как растревоженный улей. Высокие потолки отражали и множили голоса, смех и звон бокалов. Лида, раскрасневшаяся и счастливая, порхала между гостями и столом, который ломился от яств из спецраспределителя — воплощенная мечта о достатке. Она была королевой в этом новом, сияющем паркетом и свежей побелкой королевстве, и в ее глазах отражался свет, куда более яркий, чем тот, что лился из-под абажура новой лампы.
Первыми, конечно, прибыли «мои люди». Петр Мельников, уже обретший солидность и вес в качестве главы столичной парторганизации, говорил громко, много смеялся и с порога вручил Лиде огромный, тяжелый сверток. Внутри оказался элегантный немецкий столовый сервиз мануфактуры «Розенталь» — с позолоченным ободком и нежным цветочным узором. Это был подарок со смыслом: не просто посуда, а атрибут нового статуса. Николай Бочаров, мой верный товарищ из Бауманки, пришел в сопровождении двух лаборантов, которые с величайшими предосторожностями внесли в комнату полированный ящик из орехового дерева. Это была радиола — новейшая, экспериментальная модель, собранная в лабораториях нашего радиофакультета. Пришли и ребята из ЭНИМСа, смущаясь от великолепия казенной квартиры, но счастливые за меня. Их подарки были проще, но не менее ценны: подшивки технических журналов и редкие переводные книги. Костя Грушевой, мой старый друг, скромно протянул мне томик стихов Есенина в тисненом переплете.
Затем прибыли тяжеловесы. Георгий Маленков с супругой. Секретари Сталина — Каннер и Товстуха, два тихих, незаметных человека, чья реальная власть была обратно пропорциональна их скромной внешности. Они принесли массивный письменный прибор из уральского малахита. Их появление превратило наше скромное новоселье в событие почти государственного масштаба.
И когда, казалось, все уже были в сборе, в дверь снова позвонили. Я открыл и на мгновение замер. На пороге стоял Анастас Иванович Микоян.
Его появление произвело эффект разорвавшейся бомбы. Мельников осекся на полуслове, Маленков выпрямился. Сам же Микоян, с его хитрым, пронзительным взглядом, казалось, не заметил произведенного фурора. Он с улыбкой пожал мне руку и вручил небольшой, но
