Виталий Корягин - Винг
Епископ довольно кивнул:
— Это радует! Ну, что ж, поведай мне: нет ли у тебя взаимной неприязни с обвинившими тебя?
Эдвард секунду помедлил, прежде чем ответить. Неужели Бренда так его возненавидела за то, что он отверг ее любовь, и оклеветала? Нет, не может быть! Она, конечно, взбалмошная и капризная девица, но сначала отравить дядю, а затем свалить преступление на двоюродного брата? На это она не способна!
Сакс твердо произнес:
— Нет! Мы с сестрой всегда любили друг друга. Не может она оговорить меня со зла! Какое-то ужасное недоразумение…
— А ее спутник? Ты, несомненно, знаком с ним!
— Да, ваше преосвященство, еще с Палестины. Он показал себя там с самой лучшей стороны. Храбрость сэра Дэниэла, его опытность в бою общеизвестны… Правда, между нами случались трения, но я никогда не придавал им чрезмерного значения. Думаю, он поступал так же! Не вижу причин ему оговаривать меня!
Сказав это, Эдвард тотчас вспомнил, как Дэн призывал его изменить королю, и усомнился, что, может быть, причина для ненависти все-таки есть, но не решился заявить об этом сейчас. Кто сможет подтвердить его слова? Дэн, несомненно, все опровергнет, и получится только хуже: суд решит, что Эдвард ищет способ скомпрометировать обвинение, но не поверит ему. Он решил промолчать.
И сразу выяснилось, что напрасно.
Дэн попросил слова:
— Я около двух лет знаю обвиняемого, как он правильно отметил, с Палестины. Но не могу согласиться, что между нами не было неприязни. Всякое случалось… Не раз он становился мне поперек дороги, мешая блюсти долг службы, как я его понимаю. Да, воинская доблесть сэра Эдварда вне сомнений, но к сожалению трудно то же сказать о его благочестии!
Епископ впился глазами в говорившего:
— Скажи, сын мой, что ты имеешь в виду?
Дэн хмуро пожал плечами:
— В Палестине ходили, ваше преосвященство, разные слухи…
— Говори, говори, сэр рыцарь!..
— Я не хотел им и верить, слишком омерзительны они, милорд, но… Сэр Эдвард как-то очень странно быстро выздоровел после ранения. Откуда пошло, не знаю, но болтали, правда, шепотом, что продал он душу колдуну-схизматику в обмен на здоровье и силу. Замечу для очистки совести: обвиняемый не раз демонстрировал необычайные, если не сказать больше, способности. Он видит словно белым днем в полной темноте, обладает чудовищной физической силой и ловкостью… Рассказывали, он творил такое, что и Корморану с Бленденбором не под силу. Тамплиеры уверяли, что он способен рукой бросить в цель стрелу сильнее и точнее, чем иные из лука! Если уж здесь нет волшебства, где тогда его и искать-то? Но я не священник, я простой рыцарь, милорд, — Дэн смиренно склонил голову, — не мне судить об этих страшных деяниях…
— Ты предан делу церкви, сын мой, и правильно поступил, не умолчав о известном тебе. "Согрешающего обличи пред всеми, чтобы и прочие страх имели…"[39], храни тебя святой Павел Кэлумнийский! — прелат благосклонно покивал, и снова повернулся к Эдварду.
— Ну, сэр недостойный рыцарь? — епископ ехидно усмехнулся. — Что это рассказывает твой соратник по святому делу, который, по твоим же словам, не должен бы иметь неприязни к тебе? Выкладывай, как на духу, где здесь правда?!
У Эдварда пересохло во рту. Он понимал: если расскажет все о себе, ему несдобровать. Разве сможет этот лицемерный, только что елейно улыбавшийся, а теперь оскалившийся, подобно голодному волку, епископ, узрев чудесную машину, понять его душу и поверить в ее чистоту? Да он сразу же приговорит его, как колдуна, к жестокой смерти! Но лгать служителю церкви… ему, с детства воспитанному в страхе Божьем? Попасть за это в ад?
Он молчал, не зная на что решиться, понимал, что отсутствием немедленного ответа усугубляет подозрения, но не находил выхода.
Его выручил отец Бартоломью:
— Да будет дозволено мне, святой отец, кое-что разъяснить. Этот рыцарь — мой духовный сын с самого рождения. Он рос под моим надзором, я нес ответственность за его благочестие, — священник говорил сдержанно, но с такой силой убеждения, что зал затих, боясь пропустить хоть слово. — Эдвард всегда был хорошим мальчиком, добрым и религиозным. Он просто не способен на гнусности, что здесь ему приписывают. В день возвращения, омраченный, к несчастью, кончиной его доброй богобоязненной матушки, сэр Эдвард исповедался, рассказал все о жизни вне Англии, поведал мне и Богу сомнения. Нет его вины в том, что с ним произошло, он по-прежнему предан Господу, старается не омрачать грехами свою земную жизнь.
— Да, сэр Эдвард, будучи ранен в бою за Гроб Господень, лечился у схизматика-знахаря, но и Иисус, Вседержитель наш, не погнушался принять воду от самарянки, когда Его мучила жажда. Да, выздоровев, рыцарь стал много сильнее, но к вящей славе Божией, чтобы вернее разить язычников! Против собратьев-христиан не обнажал он меча, исключая защиту жизни своей, а поступать так сам Бог велел. Да, воистину, святой отче, он могуч, как библейский Самсон, но мощь его от Творца, и нет в ней ничего от лукавого. Тверд он в вере, чтит мать нашу святую церковь, молится об избавлении от искушений врага рода человеческого, просит Всевышнего вразумлять его в жизни, и со спокойной совестью отпустил я ему невольные прегрешения. Не верю, что столь чистый сердцем рыцарь способен свершить сие гнусное дело, отравить собственного отца!
— Отрадно, — отозвался епископ на пламенную речь капеллана, — что ты, отче, так уверен в духовном сыне. Но не тебя, умудренного жизнью, учить, что дьявол предстает пред нами в тысяче разных личин, и нет ли средь них и таких, что на первый взгляд не отличить от ангельских? И не таких соблазнял враг рода человеческого. Повремени обелять сего нечестивого, ибо не все еще выгребные ямы отверзли здесь ныне, и не переменишь ли ты мнение о нем до вечера. "Господь осветит скрытое во мраке…" — рек апостол Павел.
Мрачный тон прелата ясно понять Эдварду и его преданному защитнику, что худшее, несомненно, впереди.
Епископ снова обратился к юноше:
— Так что ты сыпал отцу в вино, бессовестный сэр?
— Мускатный орех, милорд епископ, тертый мускатный орех! Батюшка пожаловался на смолистый привкус пряного пигмента, что пил в тот вечер; понимаю теперь, что вкус вина пострадал от подлитого опия; и я предложил добавить в него пряность, привезенную из Святой земли. Он послушался, разрешил бросить в кубок немного, щепоть с ногтя мизинца, и нашел, что букет несколько улучшился. В каморке, где я спал, среди вещей лежат несколько пакетов восточных пряностей, вы можете проверить мои слова, ваше преосвященство!
— Что ж, мы не преминули это сделать! Да, мы отыскали пряности, о которых ты рассказал, — вступил в разговор шериф. — Но среди пакетов с имбирем и корицей нашелся и этот, — он поднял руку со свертком, — с серым порошком, не имеющим никакого запаха, и собака, сожравшая мясо с его щепотью, сдохла через час в судорогах и кровавой рвоте! Описание смерти несчастного животного ничего тебе не напомнило? Да, коварный сэр, кажется, ты попался! Не желаешь ли сознаться в содеянном?
— Нет! — Эдвард прижал руки к груди. — Видит Бог, я не виновен! Мне подбросили яд, и это на совести того, кто состряпал все гнусное дело, на совести настоящего отравителя!
— Мы не верим тебе, сэр-отцеубийца! Ты сотворил сию "чашу бесовскую"[40]! — ударил посохом в пол прелат. — И при менее значительных уликах преступники шли прямиком на виселицу или костер!
— Представляю, сколько среди них было невинных душ! — невесело рассмеялся Эдвард.
— Не кощунствуй, колдун! Подумай о том, что скоро тебе гореть в адском пламени, отрекись от своего гнусного рогатого хозяина и отдайся на милосердие Божье! — разгневался епископ.
— Не в чем мне сознаваться, ваше преосвященство, я не виновен! Пред Богом клянусь, совесть моя чиста!
— Да как же в это поверить? Такая уличающая находка! Не виновен?! Скажешь тоже! — злорадно усмехнулся тот. — Впрочем, дам тебе шанс. Если здесь, сейчас, в этом зале, двое скажут, что верят в твою невиновность, что ж, тогда пусть тебя судит сам Бог!
— Ну! — епископ встал с кресла. — Найдется ли хоть один доброжелатель у проклятого отравителя?
Взгляд Эдварда затравленно заметался по залу. Что стоит ему раскидать стражу и скрыться? И подтвердить этим свою вину? И окончательно стать изгоем? А если придется убить кого-либо?! Нет, он погиб, все равно, сбежит или останется…
Он уронил голову на руки, решив не сопротивляться, и будь, что будет!
Рядом зазвучал надтреснутый голос отца Бартоломью:
— Святой отец, нет слов, улики против сэра Эдварда тяжки, но я рискну, рискну своей бессмертной душой, поверю в него, как верил всегда. Он не ответит мне злом на добро, не отправит ее в ад! Мальчик мой, посмотри мне в глаза! Ты виновен?!
Сакс преклонил колено перед хрупким стариком. Пусть он погибнет, но хоть один человек сохранит о нем добрую память! Нет, не один! А Алан, Ноэми, Тигран? Эх, если бы друзья были с ним сейчас!
