Чемпионы Черноморского флота - Greko
Ему же я должен был быть благодарен, что он, очевидно, предупредил лейтенанта Алексеева, а Ваня — и всю команду, о моем состоянии, с советом не лезть ко мне с вопросами, разговорами. Уж, тем более, не проявлять радости от встречи и не пытаться меня развеселить.
Взошёл на люгер, поблагодарив и коротко попрощавшись с майором. Обнялся с Ваней, который не смог скрыть своего удивления. Видимо, я выглядел по-прежнему так, что нельзя было сказать обо мне, как о полноценно живом человеке. Лейтенант вздохнул, покачал головой.
— Пойдем, покажу твоё место, — только и сказал.
Войдя в огороженный для меня закуток, я тут же лег.
— Спасибо! — сказал Ване. — И прости!
— Я понимаю! — кивнул Ваня. — Отдыхай. Тебя никто не побеспокоит.
Из закутка до Поти так и не вышел. Сойдя на берег, начал свой путь на перекладных до Тифлиса. Въехал в родной город в лучшую и любимую пору — ранней осенью. Но и этому значения не придавал. Последовал сразу к гостинице. Ваня предупредил. Тамара как-то ухитрилась передать ему известие о своем приобретении.
Встал перед домом не в силах больше и шагу ступить. С лихвой исполненная мечта — козырное место, знаменитая гостиница на будущей Пушкинской улице напротив сквера Пушкина — совсем не радовала, никаких эмоций не вызвала. Смотрел пустыми глазами, как рабочие приводят все в порядок.
Распахнулась дверь. Ко мне бежала моя жена. Видимо, заметила в окно. За ней поспешал Бахадур. Красавица Тамара уже через пару секунд все поняла. Улыбка сошла на нет. Продолжала бежать, пристально вглядываясь, пытаясь понять причины моего состояния. На шею не бросилась. Остановилась подле. Смотрела.
— Кто? — спросила.
— Курчок-Али.
Я опустил голову, шагнул навстречу и зарылся у неё в груди. Она обняла мою голову.
— И Цекери, — продолжал я, борясь со слезами. — И Боливар. И девушку хорошую погубил.
Тамара, не переставая, гладила меня.
— Пойдём, — прошептала. — Не нужно на улице.
Ничего не говорила, гостиницей не хвалилась. Не призывала порадоваться нашей просторной комнате, спальне. Усадила за стол.
— Что нужно? — спросила только.
— Переодеться. Нужно к коменданту явиться.
— Хорошо.
Вынесла форму. Помогла переодеться.
— Пойти с тобой? — спросил Бахадур.
— Нет. Не нужно, — ответил я безразличным тоном, цепляя эполеты.
Дошел до коменданта. Как только доложился, комендант, кашлянув, сообщил, что я по приказу из Петербурга, впредь, до выяснения обстоятельств, должен быть посажен под домашний арест. Удивился, когда я совсем не отреагировал на это грозное известие. А к чему стенать? Ожидаемо. Еще Головин предупредил.
— Хорошо. Понятно, — только плечами пожал. — Сопроводите? Охрана?
— Ну, какая там охрана! — ответил комендант. — Одного солдата посажу для вида. Вы же никуда не убежите?
— Даю слово.
— Этого достаточно.
Вернулся. Тамара и Бахадур были напуганы. Я их успокоил. Они сделали вид, что успокоились. Я завалился спать.
Последующую неделю я молчал. Спал отдельно от Тамары, в другой комнате. Что-то ел. Как полагается, много пил. Тамара пыталась поначалу меня как-то растолкать. Потом оставила эти пустые попытки. Бахадур также приставал. Но и его я не слушал. До поры.
Однажды вечером Бахадур приоткрыл дверь в комнату, где я обнимался с кувшином кахетинского. Подошёл ко мне. Смотрел гневно.
— Тамара плачет! — указал он мне на дверь в спальню.
— Что поделаешь, — ответил я. — Бывают такие дни. Не все же время веселиться?
В следующую секунду я оказался на полу, расколотив кувшин. Получил удар такой силы по уху, каких прежде ни в одной из жизней не получал. Было за что. Бахадур мог бы мне простить все на свете, за исключением единственного. Он никогда не смог бы простить мне слёз Тамары. Я не успел что-либо предпринять. Алжирец уже крепко схватил меня за шкирку обеим руками, наклонился надо мной и… начал говорить. Да, да! Говорить. Не жестикулировать. Говорить! Понятно, что слов не было слышно и не могло быть слышно. Но та ярость, которая охватила Бахадура, с лихвой компенсировала все остальное. Я все понимал, что мне сейчас говорил мой друг, с легкостью разбирая его страшный наждачный клекот.
— Я и тебя убью за Тамару! — кричал Бахадур. — Хватит ныть! Хватит себя жалеть. Сделанного не воротишь. Парней не воротишь. Коня не воротишь. Кто виноват в этом?
— Белл, — ответил я.
— Ты убил его?
— Нет.
— Почему⁈
— Он сбежал в Лондон.
— Значит, мы поедем в Лондон, разыщем его там и убьём! Ты понял?
— Да!
— Хорошо! — Бахадур дернул меня за шкирман. Поставил на ноги. Стряхнул с рубахи капли вина. — А теперь иди к Тамаре! Еще раз позволишь себе так с ней вести, еще раз увижу её слёзы — убью!
Я кивнул. Пошёл в спальню. Тамара не спала. Лежала на спине с открытыми глазами. Я лег ей под бочок, обнял. Долго так лежали.
— Прости меня! — произнёс я тихо.
Тамара повернулась ко мне, крепко обняла.
— Ничего! Я все понимаю.
— Я люблю тебя!
— И я люблю тебя!
Помолчали.
— Сильно получил? — спросила Тамара.
— Заслужил. — ответил я.
— Может, разденешься? Мокро.
— Сейчас, любимая. Нужно одно письмо обязательно написать.
— Хорошо. Я подожду.
Я вышел в соседнюю комнату. Бахадур ждал. С улыбкой кивнул мне. Сел рядом со мной за стол. Пока я писал, наблюдал за мной, все больше расплываясь в улыбке. Видел, что я вернулся.
Писал Фонтону.
"Феликс Петрович! У меня появились дополнительные мотивы напомнить вам о вашем
