Чемпионы Черноморского флота - Greko
— Войскам не помешает тренировка переходов через горную труднодоступную местность, — уверял он Крюкова.
Генерал важно кивал, но сам пребывал в полном раздрае. Вся его служба прошла в европейских краях, на польских равнинах с благоустроенными дорогами. Вековые малопроходимые буковые рощи, крутые утесы, глубокие лесистые балки, буйные реки, зеленеющие альпийские труднодоступные луга — все это было прекрасно, но пугало своей первозданной дикостью. Он не понимал, как управлять войсками в таких условиях. Первый же день марш-броска отряда привел его в замешательство. О каком порядке могла идти речь, если привычная плотная колонна превратилась в ручеек, растянувшийся на версту без какого-либо бокового прикрытия застрельщиками? А что будет дальше, когда отряд отяготится обозом? Какие нормативы перемещения войск, если за второй день, при подъеме на Хубарские высоты, было пройдено всего пять верст?
— Дальше будет полегче, — успокоил его Пулло. — Поднимемся до самого Суук-Булака по открытой плоскости, имеющий постепенный подъем.
— Ожидается ли неприятель?
— Неприятель? — удивился Пулло. — С кем тут воевать? С тех пор, как вырвали мы кумыков из-под власти чеченцев, живших у Качалыковского хребта, пушки Внезапной гарантируют нам верность местного люда. Кумыки — народ мирный. Пашут, виноград растят в большом количестве. Если их, как и жителей Салатавии, можно на войну с нами повернуть, то лишь силой. Нужно лишь вовремя пресекать враждебную нам агитацию.
— Я на всякий случай выставлял бы на ночь боевое охранение.
— За это не беспокойтесь, Александр Павлович. Без секретов в горах никак нельзя!
Рота Лосева шла в составе колонны сводного батальона Куринского полка. Вася проклял все на свете, пока карабкались на Хубар. Артельную повозку втащили, по сути, на руках. Он с ужасом думал об обратной дороге. Одно радовало: обилие ключевой воды и травы на плато, Манька с Буланкой не останутся голодными и не напоенными. С людьми было хуже. У Васи тряслись и болели каждая мышца, каждый сустав.
Удивляли сослуживцы. Они, эти поджарые бывшие рязанские или костромские мужички, казались двужильными. Не роптали, вытягивая наверх артиллерию и вьюки, от которых пришлось избавить непривычных к хождению по горам лошадей. Добравшись до гребня, солдаты безропотно стояли, навалившись на ружья и мучаясь от давящих на плечи лямок ранцев.
Куринцы с завистью поглядывали на кабардинцев с их мягкими мешками за плечами. В ранце — старого образца, без политуры — все уложено четко. Два отделения, разделенные холстиной. В одном — запас сухарей на три дня. В другом — зимние панталоны, набрюшник, портянки, теплые носки, две запасные подошвы и куча приспособ для ухода за телом, ружьем и сапогами. Лишнего — ни-ни. А в мягкий мешок чего только не засунешь! И тащить его куда приятнее[4].
Валились снопами на траву, когда разрешали. Через силу каждый себе варил кашу. В сухомятку хрумкать сухарь нельзя — обдерешь им кишку и заработаешь сухарный понос. Безучастно стучали ложками, выскребая манерки с густой тюрей. И засыпали прямо на траве, закутавшись в шинель.
Утром барабаны простучали генерал-марш. Солдаты вставали, продрогнув до костей в рассветном тумане. Со стонами и кряхтением надевали теплое исподнее. А как иначе? Дальше, в горах, будет еще хуже, и застудить требуху — проще простого. Разводили костры на скорую руку, запасая впрок хворост. Помолившись, хлебали жидкую кашицу все из тех же сухарей.
Второй сигнал барабанов. Начали укладываться и вьючить лошадей. Без привычных шуточек, без разговоров о наболевшем. Без жалоб на отбитые ноги, сорванные ногти и отдавленные колесами пальцы.
Третий бой. Все занимали свои места в колоннах, разобрав ружья, закинув на спину мешок с сухарями и приладив сбоку патронную сумку. И мгновенно взбодрившись, как принято в армии Императора. Солдат должЁн быть весел и мордую лица демонстрировать радость от похода.
Общий сигнал к выступлению. Тронулись. Над отрядом грянули песни, разносясь в горной тишине на много верст вокруг. Весельчаки и любители позабавить товарищей — откуда только силы брались? — выбегали вперед и приплясывали, выделывая замысловатые коленца.
Воздух был чистейшим. Целебным. Но не так себе представлял Вася поправку здоровья. Адская трудотерапия могла свести в гроб без всякой лихорадки.
Чем выше отряд поднимался в горы, тем холоднее становился воздух и суровее — окружающая местность. Зелень постепенно уступала серым скалам и чахлой траве на странных уступах, плавными сглаженными террасами-волнами спускавшихся с верхней точки плато. Дров нет, вода — только в балках. Пологий подъем сменялся крутым, и приходилось двигаться зигзагом. 12 верст одолели со скрипом. Утомленным до крайности людям открылась лежащая внизу долина, через которую вела дорога к перевалу — к Андийским воротам. Предстоял новый спуск — в земли Гумбетовского общества. Чтобы его совершить, необходимо было взрывать скалы и пробивать тропу. Зачем? Посчитав свою миссию выполненной, Крюков приказал возвращаться[5].
По заведенной еще Ермоловым традиции войска в экспедиции всегда торили дорогу с прицелом на будущее. Крюков не сделал ничего! Пулло и Пирятинский промолчали.
Знакомым путем до спуска с Хабарских высот добрались быстро. Дальше начался ад.
Полил дождь. Тропа, вытоптанная и расширенная при подъеме, превратилась в грязную осклизлую жижу. В постромки зарядного ящика впрягали лишь одну лошадь. Толпой наваливались, не давая колесам набрать ход. Оступались, падали не в силах удержаться на скользкой крутизне. Кому-то не везло. Без вывихов и переломов, увы, не обошлось. Но спускали. Медленно, шаг за шагом спускали. То же проделали и с остальными повозками и пушками. Повозки — на руках, орудия на лафетах — с помощью канатов. Справились!
Отсюда, с Хубарских высот, и Кумыкская равнина, и Сулакское ущелье были видны в мельчайших подробностях. Зеленели сочными кронами груши и яблони. Могучие орехи обещали богатый урожай. Ухоженные виноградники радовали глаз стройными рядами. Тучная пашня ждала сборщиков урожая. Весёлые луга полнились стогами убранного сена. Дымили трубы многолюдных аулов. Этот благословенный край доживал последние месяцы спокойной жизни. Года не пройдет, и все будет порушено. Газават и борьба с мюридами обратят в прах труды многих поколений. Аулы сожгут, люди на долгие годы бросят свои селения. Но пока они об этом не знали. Ждали и звали Шамиля. И он вскоре пришел.
Коста. Тифлис, осень 1838 года.
Я практически не разговаривал все
