Утро нового века - Владимир Владимирович Голубев
Пусть на новых территориях нам сейчас противодействовали почти исключительно воровские ватаги, а не силы государств, но эти своры могли быть весьма многочисленными, состоящими из дезертиров, отлично умеющих владеть оружием. Для отражения подобной угрозы у нас был вполне привычный метод — казаки.
⁂⁂⁂⁂⁂⁂
— Здравствуй, господин есаул! Здравствуй, Назар Николаевич! Давно не виделись! — полковой старшина Марков открыл свои объятья крупному мужчине явно азиатской внешности, радостно выскочившему навстречу гостю.
— Что же ты, Степан Петрович, не предупредил, что приедешь? — сотник говорил с очень сильным акцентом, но понять его было вполне можно.
— А зачем? — смеялся старшина, разводя руки в стороны, — Мне надо твой острожек посмотреть, кордоны проверить, да дальше скакать — я к тебе не в гости приехал, а проверкой!
— К старому другу и с проверкой? — всплеснул руками азиат, — А как же пир закатить? Для меня, потомка рода Хатисука[1], это почти бесчестье!
— Скажешь тоже, бесчестье! Дело наше казацкое! Чай не в последний раз к тебе приезжаю — сейчас времени на долгие гуляния нет, а потом непременно будет. Тогда и отметим встречу как следует! Дофеи[2] как, не озоруют? — сменил тему разговора старшина.
— Озоруют, что им ещё делать! — оскалился нихонец, — Но мои ребята порядок знают. Намедни разметали шайку Чернобородого, вон голова его на шесте висит.
— Самого Чернобородого! Ох, герой ты, Назар Николаевич! Лучший ты у нас в войске сотник! Ей-ей, лучший! Так наместник и в Столицу докладывает. Не оставит тебя государь без награды.
Князёк надулся от гордости. Марков приобнял его и повлёк за собой.
— Вот что тебе скажу, Назар Николаевич, наместник наш, Алексей Григорьевич, нашему Маньчжурскому Казачьему войску людей шлёт. Караваны переселенческие к нам идут да много идут. Говорят, что велено государем всех пленных на Восток слать, а наш-то Великий князюшка к нам в наместничество твёрдой рукой не менее трети из всех забирает, а то и половину… В общем, через три недели пришлю сюда двенадцать польских семей — решай, куда их поселишь!
— Всего-то двенадцать? — огорчился нихонец.
— Так это через три недели, братец! — поморщился старшина, — Только лето настаёт. Первый караван приходит. По плану полагаю, что семьдесят четыре семьи ты получишь в этом году. Хватит?
— О! Это хорошо! Пять деревень заселю! Полусотня бойцов — это сила! Всех дофеев переловлю! Соседи цинские перестанут моих ребят задирать!
— Не льсти себе, Назар Николаевич! Пусть у цинцев здесь людишек и мало, но всяко во много раз больше нашего. Лет через десять, может, и наберёмся сил, чтобы им грозить, но пока только на наместника да армию уповаем.
— Эх! Зато мои казачки десятка их стоят!
— Это да, только вот новые людишки-то не казаки ни разу. И в егерях не служили, и в седле не сидели…
— Ничего! Научатся! Да и в семьях наших уже по пять детишек самое малое!
— Пока они вырастут, Назар, много лет пройдёт. А сейчас к нам в лучшем случае крестьяне едут.
— Ничего! Выдержим! Через год-другой волей-неволей и в седле сидеть научаться и стрелять!
— Только вот, братец, коли ты их всех в схватках положишь, кто у тебя будет землю пахать да казачков растить, а?
— Не бойся, Степан! Хатисука порядок знает! Учить умеет! Чай не просто так уже больше десяти лет в казаках хожу, и недаром сотником поставлен!
— Не обижайся, Назар Николаевич! Только я с тебя сам шкуру спущу, коли что…
— Ай! Вот доля наша казачья: либо наградят, либо голову снимут!
⁂⁂⁂⁂⁂⁂
— Мой хан, я прошу прислушаться к словам Белого Князя! — Ламжав без единой эмоции на лице поклонился Баржигону.
— Иди за мной, нукер. Я хочу подышать степью! — рычащий голос Сайн-Нойон хана, по праву считающегося самым влиятельным монгольским владыкой, претендующим на главенство среди всех вождей русской части Халхи, заставил всех присутствующих на совете опустить глаза и молча ожидать, пока Боржигин со своим побратимом выйдет из шатра.
Но после этого снова начался жаркий спор, слишком уж неожиданные вести принёс прибывший с проверкой наместник Амурского наместничества, единоутробный брат самого «Белого Царя».
— Что скажешь, анда[3]? — отъехав в степь, Баржигон изменил тон, но остался крайне задумчивым, — Брат русского императора сказал очень много, но наверняка не всё. Ты больше верен своему господину, или можешь пойти против его воли?
— Павел Петрович не отдавал приказа. Он лишь предложил нам…
— Слова твои напоминают мне мёд! — резко обернулся к побратиму хан, — Но мёд может быть отравлен! Ты верен мне?
— У тебя, брат, появились сомнения? — твёрдо посмотрел на Баржигона его телохранитель, — Если ты мне больше не веришь, если моя кровь больше не нужна тебе — убей меня!
— Верю! — монгол мотнул головой в раздражении, — Верю! Кому мне ещё верить, если не тебе — тому, кто спасал мне жизнь много раз и умирал за меня! Ты — мой анда! Но, почему ты уговариваешь меня…
— Не уговариваю! Лишь прошу прислушаться к тому, что сказал тебе Акулинин. — Ламжав не отводил взор, только желваки на скулах выдавали его напряжение, — Великий Белый царь не приказывает тебе покинуть Халху, он предлагает тебе возглавить новое государство.
— Но оставить Халху! Землю, которая залита кровью тысяч моих предков! — в ярости взмахнул рукой хан.
— Халха будет меняться. Сколько полегло детей степи? Сколько останется в живых, когда война прекратится? Ты тоже видел, брат, что там, где раньше паслись стада и располагались становища, теперь ветер гоняет перекати-поле… — задумчиво и тихо говорил телохранитель.
— Мы заселим эти земли! Они достанутся нам! — тон хана был ещё полон бешенства, но в нём уже прорывались нотки раздумий.
— Не знаю, брат… Маньчжуры,
