Утро нового века - Владимир Владимирович Голубев
— Зачем рисковать? К тому же сохраняется опасность и со стороны Франции. Там всё зыбко…
⁂⁂⁂⁂⁂⁂
— Ты считаешь, Анри, что я не прав? — Карно заглянул в глаза старому другу, — Мой проект новой Конституции излишне авторитарен? Франция катится к королевской власти?
— Что ты, Лазар! — усмехнулся Файо, нежно поглаживая вычурный нож для разрезания писем, лежавший на краешке стола в кабинете приятеля, — В Риме республика прекрасно себя чувствовала почти пятьсот лет, почему же у нас она просуществует меньше?
— В Конвенте меня слишком многие обвиняют, что эта система лишь укрепляет мою личную власть…
— Бабёф[45] и Лепетелье[46] сами ищут возможности возродить революционный террор, друг мой. Твой проект поддерживают в народе. Почему римские традиции комиций[47], Сената[48], Трибуната[49] и Консулата[50] могут вести к усилению твоей личной власти? Такие сложные механизмы разделения власти, изменения конституции и установленных всеобщим голосованием порядков успокоят общество…
— Ты всегда столь рассудителен, Анри… Но всё же, как ты думаешь, может быть, мне не сто́ит выставлять свою кандидатуру на выборы консула?
— Лазар! Тебя любят в народе, только ты имеешь авторитет продвигать реформы, столь нужные Франции. Благодаря тебе дети по всей нашей стране не умирают от голода, а наши генералы громят врага. Кому как не тебе стать одним из вождей революционного народа?
— Но и наоборот — сколько богатеев потеряли свою имущество в рамках декрета «о помощи народу»! Меня ненавидят многие — не разрушит ли это государство?
— Лазар, пусть голосование решит этот вопрос! Успокойся! Если народ внезапно примет, что ты с твоими идеями не нужен Франции, пусть это и будет ошибкой, ты всегда можешь уехать, наконец.
— Что? Анри! Ты мне предлагаешь бежать? О, я слышал про твои предприятия с вывозом людей…
— Что ты, Лазар? — прищурил левый глаз Файо, — Мои предприятия? Я много раз предлагал тебе войти в это дело. Баррас[51], Тибодо[52], Ланжуине[53], да ещё больше трёх десятков членов Конвента участвуют в этом! Только ты со своим желанием быть святее Папы Римского не зарабатываешь…
— Бабёф на каждом углу кричит, что это сродни работорговле!
— Твой Бабёф, дорого́й Лазар, наивный идеалист! Ха! Люди сами рвутся отсюда, бегут от войны. Причём это те самые реакционные слои, которые иначе пришлось бы отправлять на гильотину. Это они жгут заводы, на охрану которых ты всё шлёшь и шлёшь войска, друг мой! А эти войска так нужны нашим генералам для победы! Мы же получаем за этих контрреволюционеров деньги, на которые покупаем хлеб и пушки, что приближает нас к победе, а после этого мы сможем, наконец, навести долгожданный порядок!
— Ты прав, Анри… Как всегда, прав. Прости меня, друг мой, я очень устал, вот и говорю что ни попадя…
— Не волнуйся, Лазар. Я твой друг. Ты всегда можешь рассчитывать на мою помощь…
— Спасибо, Анри… Если возможно, дорого́й друг…
— Чем я могу тебе помочь?
— Если со мной что-то случится, позаботься о моей семье, Анри!
— Что ты говоришь, Лазар? Какие причины способны привести к такому?
— Анри! Ты никогда не был идеалистом. Напротив, ты один из самых прагматичных людей, которых я знаю. — усмехнулся Карно, — Я отлично помню, как голова Робеспьера, удивлённо моргая, катилась с гильотины под ноги радостно вопящей толпы, что всего пару недель до этого восторженно приветствовала его и считала идеалом! Да и судьба несчастного Людовика и его семьи наводит на размышления…
⁂⁂⁂⁂⁂⁂
День был на удивление тёплым. В Петропавловск весна приходила поздно, была коварна, часто сменяясь колючим снегом и ветром, но всё же это уже не зима с её метелями. Солнце ласково поглаживало лица истомившихся без него местных обитателей, толстый довольный жизнью рыжий кот сидел разомлевший на бочке, стоявшей возле центральной пристани, закрыв глаза и подставив усатую морду под тёплые лучи.
Худой, довольно высокий человек с пустым взглядом, одетый в потёртый пехотный офицерский мундир и с военного образца вещевым мешком на плечах, остановился возле сидящего рыжего господина этих мест, с какой-то нежностью гладя на животное. Тот почувствовал взгляд, медленно распахнул один изумрудный глаз, зевнул, показав острые белые зубы, также не спеша приоткрыл и второе око и уже двумя глазами уставился на гостя, как бы спрашивая: «Чего надобно?».
— Здравствуй, маленький лев! Пустишь ли ты на свою землю бывшего короля, потерявшего всё? — тихо проговорил по-французски приезжий.
Кот, как бы отвечая ему, снова широко зевнул и прикрыл один глаз, оценивающе глядя на посетителя.
— Что смотришь, человек прохожий? — усмехнулся подошедший к стоявшему господину полицейский, — Наш Васька — кот знатный, пусть и у самого Гордова в доме живёт, но дня не проходит, чтобы он на улицу не сбега́л и на этой самой бочке не сидел! Даже в метель, бывало, сидит — за порядком смотрит. Его народ так и зовёт — градоначальник!
— Что же, настоящий воевода не ревнует? — медленно подбирая слова, с явным акцентом спросил высокий.
— Георгий Нифонтович-то? Да он человек с пониманием! Сам Ваське рыбки приносит да гладит его — рыжего беса! А Вы сам-то, кто будете? — всё ещё с улыбкой, но посуровев глазами, спросил служитель порядка, — Смотрю, уже часа два, как с корабля сошли, а всё вокруг пристани бродите…
— Я Августин Головчин, принят в русское подданство с присвоением личного дворянства! — с испугом вжал голову в плечи приезжий.
— Вижу, что Вы из французов — глаз-то намётан! — успокаивающе развёл руками полицейский, — Подорожную, прошу покорно, покажите. Ага… Значит, Вы прямо в наш город направляетесь… А, позвольте полюбопытствовать, почему сюда? Знакомые, родственники тут есть?
— Нет, просто хочу начать жить заново… — глухо отвечал француз, опуская взгляд.
— Ох… Столько Вас таких прибывает… Наш Петропавловск скоро не меньше само́й Москвы станет! Ладно, рекомендую прямо в заведение господина Гордова проследовать. В столице наместничества у него лучший постоялый двор — побогаче «Империя», а коли с деньгами не очень — то в «Розочке» поселит. Он поможет — и порядки разъяснит, и с поместьем посоветует. Положено Вам поместье-то, Августин Фёдорович?
— Да, мне говорили,
