Чемпионы Черноморского флота - Greko
— Эх, засиделись мы, засиделись. Давно в поход не ходили. Повезло карабинерам, — вздыхали егеря. — Полчарки спирту каждый день[1]. И копеечку походную заплатят.
Куринский полк действительно «засиделся». Осторожные действия командования последних лет, скромные экспедиции малыми силами вглубь Чечни и Дагестана, часто обходившиеся бессмысленным сожжением аулов после недолгой перестрелки, бесцельное расходование патронов — все это накладывало печать робости и вялости на войска. И воодушевляло врага некой незаконченностью всех усилий. Страдали и чувства солдат. Для них полк, батальон, честь, боевая репутация части, к которой они принадлежали, составляли предмет гордости. Об этом им то и дело вещали старые солдаты и навещавшие казармы отставники. А чем было гордиться? Потерями из-за предательских выстрелов по колонне во время движения? Все мечтали столкнуться с многочисленным врагом, чтобы доказать свою храбрость.
Ждать куринцами придется недолго. Скоро Шамиль им покажет, что такое настоящая кавказская война. Но не в этот раз. Солдаты не знали, что их ожидал очередной бесславный поход.
Не ведая будущего, карабинеры радовались как дети. Все были воодушевлены, полны ожиданий. Возбуждение долго не проходило, несмотря на ругань отделенных унтеров. Будущие потери и лишения никого не пугали.
— Ноги разомнем и постреляем от души! Покажем горцам Кузькину мать! — шумели полночи в казарме накануне выступления.
Рано утром с подоткнутыми по-походному спереди полами шинелей солдаты спешно выбегали из казарм. Лосев выстроил своих карабинеров на площади покоем вокруг аналоя. Старик-священник отслужил напутственный молебен, потом окропил святой водой. В Васю попала целая струя.
— Благоприятное предзнаменование, — зашептали сослуживцы.
«Ага, ходи теперь мокрый все утро!» — подумал Вася, но вслух ничего не сказал. Кто знает, как воспримут? А вдруг как богохульство?
Обозлившись, он пропустил мимо ушей напутственную речь командира батальона. Но вместе со всеми закричал ответное «ура!», которое поддержала криками вся штаб-квартира, высыпавшая на плац несмотря на раннее утро. Все прощались и крестили отбывавших. Даже егеря из 13-й роты. Женщины из слободки плакали и махали платочками. Под веселые звуки марша в исполнении полкового оркестра походной колонной рота покинула военный городок.
Шли ускоренным маршем. Скорость движения задавали Манька с Буланкой, шустро тащившие артельную повозку с месячным запасом соли, сала, капусты, лука, моркови и уксуса. Полковые лошадки весело тянули провиантские двухосные фуры с сухарным запасом и повозки с патронами, громыхавшие артельными котлами на задке, а также с солдатскими винными порциями и палатками для офицеров (солдатам палаток не полагалось). Пока поспевали за ротными любимицами. Солдаты бойко шагали с ними наравне. Сентябрьское солнышко мягко грело. Вася ехал как король на козлах артельной повозки. Жизнь налаживалась.
Вышли на кумыкскую равнину. Она считалась мирной. Местные князья и уздени были приведены к покорности еще семь лет назад. В их имениях часто останавливались русские офицеры. Пили дурной чай и делились новостями из столицы, куда многие кумыки-князья успели наведаться за прошедшие после последнего восстания годы. Но Лосев не обольщался. До крепости Внезапной, где собирался отряд Крюкова, оставалось не более тридцати верст. Поручик надеялся избежать ночевки в чистом поле, не без оснований опасаясь нападения чеченцев.
Коварные горные речки решили по-своему. Они, эти порой неспешные, а порой стремительные потоки, были непредсказуемы. Стоило в горах пройти дождям, и уровень воды мгновенно поднимался, заливая броды. Так вышло и в этот раз.
Высокие крутые берега Аксая миновали свободно, используя зыбкий мост у скромного укрепления Таш-Кичу и любуясь на замок кумыкского князя Муссы Хасаева с квадратными башенками по углам. Следующая река, Яман-су, задержала роту. В обычное время в ней было по колено, но отряду не повезло. Мутная, непригодная для питья вода поднялась и теперь стремительно неслась к Аксаю.
— Будем наводить переправу, стройте козлы, — приказал Лосев.
Застучали приготовленные к походу топоры. Солдаты, раздевшись до пояса и поддерживая друг друга, полезли в воду. Кое-как перекинули через поток шаткие мостки. Переправили обоз без потерь, хоть и страху натерпелись.
Устроили привал. Карабинеры составили ружья в козлы. Уселись ровными рядами повзводно на траву. Полезли в ранцы. Достали светло-коричневые сухари. Лосев уселся на барабан и подкреплялся приготовленной женой снедью.
— Выбились из графика, — пожаловался он ротным обер-офицерам. — Юнкер Всеволожский. Забирайте первый взвод и бегом вперед до следующей реки. Боюсь, Ярык-су доставит нам проблем. Если все будет так, как я думаю, озаботьтесь заблаговременно материалом для моста. С собой берите артельную повозку. Девяткин — парень сообразительный. Он вам поможет.
Вася вздохнул. Чуть-что — сразу Девяткин! Пока он готовил повозку к отправлению, солдаты быстро нарвали травы для своих любимых лошадок и сложили ее в повозку. Будет чем подкормить Маньку с Буланкой.
Тронулись. Всеволожский явно манкировал физподготовкой. Быстро начал задыхаться. Покраснел и проклинал себя, что не захотел покупать лошадь. Говорил же ему поручик: «В походе верхом сподручнее. Так у нас принято среди офицеров вопреки строевому уставу». Так нет! Решил добиваться от взвода уважения личным примером и вышел из крепости на своих двоих. Он не исключал, что поручение поручика — своего рода проверка на прочность. Или урок на будущее. Тут он споткнулся и растянулся на земле.
Вася подъехал к нему. Соскочил с козел. Усадил на свое место.
— Отдохните! Я задам темп! Ну, что ребята? Марш-бросок с полной выкладкой по пересеченной местности?
— Чудно говорит унтер, — пожаловались отделенным запыхавшиеся солдаты.
— Математик! — со значением ответил помощник взводного. — Давай, Вася, покажи, как ногами шевелить надо!
— С превеликим удовольствием!
Вася выбежал вперед и показал класс. Конечно, из-за высоких сапог в норматив — пять км за 21 минуту — он не уложился, но к реке привел взвод быстро. Уморил солдатиков, непривычных к такому темпу. Все попадали на бережок, переводя дыхание.
— Здоров ты бегать, Василий! — с уважением выдавил через пересохшее горло унтер и приложился к «травянке» — высушенной тыкве, заменявшей ему манерку.
— Ты бы не пил, а прополоскал горло, — посоветовал Милов.
— Что скажите, Девяткин? — обратился к нему юнкер, кивая на реку.
Ярык-су кипела. По воде несли коряги-карчи[2]. Не то что брода, возможности навести мост не было. Эти карчи его снесут за милую душу.
— Зря бегали.
— И что делать? — побледнел Всеволожский. Мысль о том, что он не выполнит
