Муля, не нервируй... Книга 2 - А. Фонд
– Его я беру на себя, – отмахнулся я и гостеприимно раскрыл дверь, – а сейчас прошу на выход!
А на кухне царила суета. Герасим уже сидел за столом и плакал, его шея была перевязана, точнее, обмотана бинтами не первой свежести. Перед ним стояла бутылка самогона и стакан, и туда услужливо подливала Белла. Рядом бестолково суетились Полина Харитоновна, Гришка и Муза.
– Ну что тут у вас? – спросил я, когда мы с Фаиной Георгиевной вошли на кухню.
– Герасим вот, – хмуро кивнула на него Белла и вздохнула.
– Вижу, что вот, – сказал я и перевёл взгляд на Герасима, – рассказывай.
Тот поднял на меня покрасневшие глаза. В них плескалась такая боль, что у меня аж мурашки по коже пробежали.
– Зачем? – тихо спросил я.
– Так… – прохрипел Герасим и махнул рукой.
Я посмотрел на соседей, которые с любопытством грели уши, и сказал:
– Так, товарищи соседи, освободите помещение, пожалуйста. Нам с Герасимом поговорить надо.
– Мы тоже хотим знать! – заявила Полина Харитоновна категорическим тоном.
– Белла и Фаина Георгиевна могут остаться. Остальных прошу покинуть кухню, – мой тон не допускал возражений.
Полина Харитоновна фыркнула и ушла с прямой спиной, демонстративно чеканя шаг. Гришка показал мне незаметно кулак и ретировался следом. Муза упорхнула незаметно. А вот Фаина Георгиевна плюхнулась рядом за стол и сказала Белле:
– И мне налей. Только не так, как ему, поменьше.
– Нет, – сказал я, – уже поздно и никто пить не будет.
– Но… – возмутилась Злая Фуфа, а я ответил чуть более жёстко, чем следовало:
– У вас завтра репетиция у Глориозова. Всем остальным на работу.
Фаина Георгиевна вздохнула, но перечить не стала.
Герасим дрожащей рукой потянулся к стакану, но я его отодвинул дальше:
– Пить не будет никто! А теперь рассказывай.
– Да что там рассказывать… – замялся тот.
– Всё. Зачем в петлю полез?
– Дык…
– Что дык?
– Валюха… Нонна… – Герасим опять шмыгнул носом.
– Что Валюха? Да говори ты! – я уже начал терять терпение.
– Сказала, что замуж за меня не пойдёт, – вздохнул Герасим, и голос его задрожал.
– И ты из-за этого решил покончить с жизнью? – не поверил я, – всю войну прошел. Выжил. А тут из-за какой-то хвойды решил наложить на себя руки? Грех на душу такой взять?
Герасим молчал, понуро склонив голову.
– А что, в Москве баб больше нету? – продолжил допрос я. – Какую ты хочешь? Чёрненькую? Беленькую? Рыжую? С большими сиськами? Худую и плоскую?
– Дело не в бабах, – вздохнул Герасим, – Валюха… Нонна сказала правду…
– Что за правду? – пытаясь сдержать нецензурное слово, повторил я.
– Про меня…
– Да говори ты! – возмутился я.
– Она сказала, что я никчёмный и жизнь моя никудышная, – Герасим поднял на меня больные воспалённые глаза, полные боли, – а ведь она абсолютно права, понимаешь, Муля? И я подумал, я прожил сколько лет, а толку-то нету… И такая меня досада взяла…
– Идиот! – зло пошипел я, – а то, что Родину защищал, сколько жизней спас – это пустая жизнь? А то, что под пули шел ради детей и женщин наших – это никчёмно? Да ты придурок! Полный идиотический придурок! И эгоист! Сколько матерей не дождались своих детей с войны, сколько они слёз пролили! А ты вернулся! Живой и здоровый! Относительно здоровый! И теперь решил в петлю лезть из-за слов какой-то дуры?!
Я уже завёлся так, что от злости аж пальцы на руках подрагивали.
– А почему она тебе так сказала? – вдруг влезла Фаина Георгиевна, – не может быть, что она вот так вдруг на пустом месте тебе такое сказала?
– Ну… я… – покраснел Герасим.
– Да не тяни ты муму, Герасим! – рыкнул я, и Фаина Георгиевна, и Белла захохотали.
Герасим и себе чуть усмехнулся и уже более спокойно сказал:
– Да я её за жопу потрогал, – он так вздохнул, словно ребёнок, у которого отняли конфету.
– И? – поторопил его я.
– А она по рукам мне дала и всё это сказала, – вздохнул Герасим, – и с такой ненавистью. И ещё потом сказала, что замуж за меня не пойдёт. Лучше в колхоз вернётся.
– Ой, да не переживай ты так, Герасим, – ни к селу, ни к городу влезла Белла. – Я тебе такую жену найду, что все упадут от зависти. Есть у меня на примете одна женщина. Хорошая женщина. А пироги какие она печёт…
Но Герасим надулся и упрямо смотрел в одну точку, желваки на его скулах так и ходили туда-сюда.
И я не выдержал и рявкнул:
– Так! В общем так! Герасим! Слушай сюда! У тебя два варианта. Первый. Пусть твоя эта Валюха-Нонна укатывает к едрене-фене в родной колхоз дояркой. Посидит в селе, брюкву поокучивает. Подумает. Поймёт, что потеряла. А ты за это время меняйся. Я подскажу тебе, как за себя взяться. Так-то Нонна права. Посмотри на себя: небритый, грязный. Перегаром от тебя вечно прёт. Какой бабе такое счастье нужно? Вот приведёшь себя в порядок и поедешь за ней. Уверен, через месяц-второй она передумает.
– А второй? – тихо спросил Герасим.
– Что второй? – не понял я.
– Второй вариант?
Ух, я и вспылил! Все хотят, чтобы им решение их проблем поднесли на блюдечке.
И я рявкнул:
– А второй вариант простой! Белла! Где там верёвка? Отдай Герасиму и пусть идёт к чертям собачьим вешается! Слюнтяй! Задолбал уже!
Герасим аж икнул от неожиданности, а меня несло:
– Только имей в виду, что на твои похороны я не приду! И никто из соседей не придёт. Зароют как собаку!
– Я тоже не приду, – поддержала меня умница Фаина Георгиевна.
Белла находилась в ступоре.
– Муля, не ори, – вздохнул Герасим, – я всё понял. Правда всё…
– Что ты понял? – жестко спросил я.
– Надо меняться. Побриться…
– Ты сперва порядок в своём сраче наведи, – велел я, – куда ты бабу с дитём собрался приводить? В клоповник свой?
– Ну,
