Муля, не нервируй… - А. Фонд
После ужина Надежда Петровна деликатно оставила нас наедине, мол, ей срочно понадобилось помочь Фросе на кухне. Вышла, ещё и дверь прикрыла.
Насколько я понял, кабинета у Павла Григорьевича не было. Да и комнат явно было поменьше.
— По рюмочке? — предложил Мулин отец.
— Если по одной только, — согласился я, — завтра на работу.
Он достал из серванта бутылку, запечатанную самодельной пробкой.
— Наливочка из терновника, — похвастался он, — ты только понюхай, какой аромат! Это же амброзия! Напиток богов! Мне несколько таких бутылок каждый год из Мелитополя передают, у меня там одноклассник агрономом работает.
Я принюхался к содержимому чернильного цвета. Пахло действительно изумительно.
— Ну… за возвращение блудного сына! — неуклюже пошутил Павел Григорьевич, смутился от собственной шутки и торопливо опрокинул в себя содержимое рюмочки.
Я посчитал, что раз наливка — значит, это дамский напиток. Но, чтобы отзеркалить поведение отца (а на первых минутах общения это всегда очень важно), я тоже точно таким же жестом опрокинул в себя рюмочку.
Мамадарагая!
Я чуть не задохнулся… конечно же от восторга. Там было, наверное, градусов девяносто, не меньше. Аж слёзы из глаз брызнули.
Павел Григорьевич снисходительно хохотнул и протянул мне кусочек хлеба с сыром (Надежда Петровна предусмотрительно со стола кое-что не убрала).
Пока я закусывал и пытался отдышаться, он продолжил:
— Муля, скажу честно. Я рад, что ты принял меня, как отца. Знаю, что это было непросто. Потому и оценил. Понимаешь, в том, что произошло, моей вины нету. Я даже не знал, что Надюша ждёт тебя. Иначе я бы никогда не уехал.
Меня чуть развезло и обсуждать нюансы поведения Мулиной матери было банально лень. Поэтому я сказал, для поддержания разговора:
— Ты в Иркутске всё это время жил?
— Сначала в Иркутске, и в Усолье-Сибирском, это рядышком городок. Потом на войне был. Потом уже обратно в Иркутск возвращаться не захотелось, и я подался в Якутию.
— А что ты там делал?
— Пушниной занимался, — вздохнул Павел Григорьевич, — хорошее дело, скажу тебе. Хлебное.
— А сейчас что думаешь? — перевёл разговор на нужную тему я.
— Надюша вряд ли поедет в Якутию, да и не выдержит она там, сам понимаешь. Она же у нас натура нежная, а там перепады от +50 до −50.
Он вздохнул. Видимо, скучал за своим Якутском. Но да, ветреная Наденька в Якутск категорически не поедет, там ведь нету таких магазинов и театров.
— Ещё по одной? — предложил отец.
Я отрицательно покачал головой. И так уже многовато.
А Павел Григорьевич тем временем продолжил своей монолог:
— Вот зачем тебе, Муля, работа в этом комитете? Сидишь там, как крыса канцелярская, от звонка до звонка. Даже по рюмочке позволить нельзя.
Я посмотрел на Павла Григорьевича. Видимо, не только меня от этой «наливочки» развезло.
— И я тут подумал. Муля, — продолжил он, — других детей у меня нету. Только ты один единственный и есть. И именно ты должен продолжит моё дело…
— Торговать пушниной в Якутске? — стараясь говорить ровно и не язвить, спросил я.
— Не только пушниной. Ещё рыбой, икрой… — от описания своей торговли лицо Павла Григорьевича аж порозовело от удовольствия.
— Я подумаю, — дипломатично ответил я, не желая ссориться в первый день. — Это серьёзный шаг и нужно всё хорошо обдумать.
— Да что тут думать, что думать! — загорячился Павел Григорьевич, невольно повысив голос.
— Что тут у вас, мальчики? — в комнату моментально заглянула Наденька. Вроде задала простой вопрос кокетливым тоном, но в глазах сквозило нешуточное беспокойство.
— Да вот, вербую сына. Хочу пристроить к семейному делу, — пожаловался Павел Григорьевич.
— Ну, что ты Муля, — попеняла мне по-матерински Наденька, — отец плохого не посоветует. Так что даже не думай. Сразу соглашайся.
— Ладно, — кивнул я с подчёркнуто покорным видом, — раз ты так считаешь, мама, то я согласен. И поеду в Якутск.
— Что-о-о-о-о? — Наденька схватилась за сердце, — как ещё Якутск? Зачем Якутск?
— Пушниной буду торговать, — наябедничал я, — и икрой.
Глаза Наденьки заметали молнии.
Кажется, кто-то серьёзно влип. И Наденька сейчас разделает кое-кого под орех.
На Павла Григорьевича было жалко смотреть.
Но я совершенно не жалел, что «проболтался» Наденьке. Нет-нет, я отнюдь не маменькин сыночек. Но отношения у нас с биологическим отцом Мули сейчас только-только формируются, при этом определяются личные границы. А он уже начал на меня давить и продавливать свои хотелки. Поэтому я и спровоцировал этот маленький инцидент. А ночью они с Наденькой стопроцентно помирятся. Но после этого Павел Григорьевич больше не будет пытаться мной манипулировать.
Они ещё переругивались, а я взглянул на часы — поздно уже.
— Ладно, родители, — сказал я, — мне пора идти. Поздно уже. А завтра на работу.
— Так может переночуешь у нас? — захлопотала моментально Наденька, бросив выносить мозг Павлу Григорьевичу. — Фрося тебе прямо здесь, на диване, постелет.
— Нет, мама, мне надо домой идти.
В общем, когда я вырвался, прошло ещё добрых полчаса.
К Модесту Фёдоровичу идти было поздно. А не идти — тоже нехорошо. Я же пообещал.
Пришлось идти.
К моему облегчению в доме Мулиного отчима ещё не спали. Дуся возилась с тестом. А Модест Фёдорович читал (хотя я подозреваю, что они ждали меня).
— Я на минуточку, — сказал я, переступив порог дома.
— Мулечка! — обрадовалась Дуся, — сейчас ужинать будешь. Модест Фёдорович уже поужинал. Но, может, хоть стаканчик кефирчика за компанию и выпьет? Да, Модест Фёдорович?
— Мы лучше с Мулей коньяка выпьем, — крякнул Модест Фёдорович, — Мне сегодня отличную бутылку коньяка семилетней выдержки один аспирант подарил. Я у него оппонентом диссертации буду. Так он наперёд готовится.
Он довольно хохотнул, а я ответил:
— Завтра на работу рано. Может, обойдёмся сегодня кефирчиком?
— Я сейчас ужин принесу! Погодите с коньяком! — крикнула Дуся и устремилась на кухню.
— Дуся! Остановись! — я погнался за ней. — Не надо ужин. Не хлопочи!
— Почему это не надо? — удивилась и всполошилась Дуся.
— Я ужинал… в
