Александр Золотько - Цель - Перл-Харбор
Летчики вполголоса переговаривались, пытаясь угадать, зачем их построили.
Японский офицер стоял перед строем, но к Торопову, Сухареву и Костенко не подошел — демонстративно держал дистанцию.
Он-то как раз точно знал, что сейчас должно было произойти. И как бы он к этому ни относился, но это было дело русских, к нему отношения не имеющее. У офицера был приказ — не вмешиваться. Следить за тем, чтобы никто не попытался бежать, а во все остальное — не вмешиваться.
— Позавчера номер Двести двадцать три, — уже тише произнес Торопов, — совершил воинское преступление.
Кто-то из стоящих во второй шеренге хмыкнул.
— Да! — повысил голос Торопов. — Преступление. Он нарушил приказ. Вам всем дали возможность учиться. Осваивать новые машины, готовиться к новой, почетной службе. Ваши товарищи гибнут там, на фронте, чтобы вы тут могли научиться новым приемам. Но вместо этого Двести двадцать третий попытался дезертировать… Дезертировать, товарищи!
Строй явственно вздрогнул.
Им всем недавно дали прочитать приказ номер двести семьдесят Ставки Верховного главнокомандования от шестнадцатого августа тысяча девятьсот сорок первого года. И формулировки его каждый из стоящих в строю помнил хорошо.
— Вы знаете, что этот приказ дает особые полномочия командиру по отношению к дезертиру. Все знают?
Строй молчал.
— Привести Двести двадцать третьего, — приказал Торопов, не оборачиваясь.
Японский офицер махнул рукой, и от домиков штаба двое солдат привели летчика, поставили его перед строем и отошли в сторону.
Руки у летчика были связаны за спиной, ворот гимнастерки расстегнут, ремня не было. Волосы прилипли ко лбу, глаза растерянно бегали от одного лица к другому. Двести двадцать третий словно пытался увидеть в глазах людей, стоявших в строю, даже не сочувствие — жалость. Самую кроху жалости.
Торопов расстегнул кобуру, висевшую у него на ремне.
Торопов очень гордился тем, что из всех русских на этом аэродроме только он имел право носить оружие. Он каждый день отправлялся к сопке, чтобы попрактиковаться в стрельбе.
— У нас нет времени, чтобы прощать предательство, — сказал Торопов. — Каждая минута на счету. Поэтому…
Двести двадцать третий вздрогнул, увидев, как пистолет выскользнул из кобуры.
Двести двадцать третий вовсе не собирался никуда улетать, ему просто захотелось попробовать новую машину по-настоящему, крутануть несколько фигур высшего пилотажа. У себя в полку он считался лучшим пилотажником и был уверен, что у него все получится.
Он хотел как лучше. Это же авиация, здесь приказы принимают к сведению, а не превращают в иконы.
Он попытался объяснить это Торопову, но тот слушать не стал.
Для Торопова этот случай был просто даром небес. Он уже несколько дней прикидывал, к кому и по какому поводу можно придраться, подвести под статью и продемонстрировать всем остальным всю серьезность и безвыходность их положения.
Повезло, подумал Торопов, когда узнал о происшествии.
Не повезло, подумал Двести двадцать третий. Глупо получилось. Единственное, о чем жалел летчик — он долго не увидит жену и сына. Или вообще больше не увидит. Просил, чтобы им передали, мол, погиб при исполнении, но Торопов был неумолим.
— Вы все должны помнить, что в приказе наказание предусмотрено не только для дезертира. — Торопов обвел взглядом строй. — Семья командира, дезертировавшего или сдавшегося в плен, должна быть арестована. Так сказано в приказе. Но…
Торопов замолчал, и наступила звенящая тишина. Люди, стоявшие в строю, ждали.
— Я не говорил вам… — сказал Торопов. — Хотел сделать сюрприз… Хотел, чтобы вы… Каждый из вас мог встретиться со своей семьей. У каждого из вас есть семья — жена, дети. По моей просьбе их привезли сюда.
Строй снова вздрогнул, люди стали переглядываться, послышался шепот.
— Нет, не в Японию. Но рядом, на Сахалин. Думал, что вы сможете заслужить свидание со своими близкими. Однако все сложилось иначе.
Торопов снова оглянулся на японского офицера, тот опять взмахнул рукой, и от домиков привели женщину и мальчишку лет семи.
— Миша? — спросила громко женщина, глядя на Двести двадцать третьего.
— Лена… — простонал Двести двадцать третий.
Мальчишка не сказал ничего, он с интересом рассматривал людей в форме, стоявшие неподалеку самолеты. Он не понимал, что происходит с его отцом, что происходит с ним самим.
Их долго везли на восток. Потом на корабле перевезли через море. Они долго жили в палатках, а вчера утром им сказали, что их ждет отец, и посадили на самолет. Мальчишка несколько раз спрашивал, когда к ним придет папа, ему отвечали — завтра утром.
И вот — утро. Вот — отец. Но к ним с мамой он не подходит, стоит в стороне, только смотрит. Значит, нельзя, понял мальчишка.
— В приказе говорится о наказании для семей командиров Красной Армии, сдавшихся в плен или дезертировавших. — Торопов сделал шаг вперед. — Я должен был арестовать эту женщину и ребенка.
— Миша, что он говорит? — спросила женщина. — Как — арестовать? За что?
— Но мы находимся далеко от Родины, мы входим в состав особой группы, в которой приказы должны выполняться еще жестче. Еще неотвратимей! — Голос Торопова окреп и взлетел над головами людей. — Тут нет и не может быть места жалости…
Торопов повернулся и выстрелил из пистолета. Раз и еще раз, с интервалом в пару секунд.
Попал, как и хотел, в голову. Женщина упала; не так, как умирали, медленно оседая, застреленные в кино. Просто упала. И мальчишка упал. И ему пуля попала в голову.
С десяти шагов, удовлетворенно подумал Торопов. Без подготовки и долгого прицеливания.
— Ни капли жалости! — дрожащим от возбуждения голосом выкрикнул Торопов. — Каждый, кто нарушит приказ, попытается дезертировать или сдаться в плен, должен помнить, что вместе с ним наказание понесут его близкие.
Кровь из простреленных голов двумя ручейками сбегала в ямку.
Двести двадцать третий потрясенно посмотрел на Торопова, на свою семью. Медленно подошел к убитой жене, опустился на колени.
— Лена… — тихо позвал он. — Лена…
Жена смотрела мертвыми глазами в его лицо.
— Как же так… — пробормотал Двести двадцать третий. — Как же…
Торопов подошел к нему и выстрелил в затылок.
Из строя летчиков послышались выкрики, японский офицер что-то коротко приказал, и солдаты подняли винтовки, передернули затворы. Пулемет на вышке повернулся к Особому отряду.
— Не нравится? — спросил Торопов, резко обернувшись к строю. — Кто-то считает, что Двести двадцать третий наказан слишком жестоко? Кто так считает?
Торопов поднял пистолет.
— Давайте, выходите из строя, — пригласил Торопов, задыхаясь от… от счастья? От наслаждения? От чего-то куда более сильного, чем все счастье, которое он испытал за свою жизнь.
Он сделал это! Сделал, и рука у него не дрогнула, не подкатилась к горлу тошнота. Он убил троих — и готов убить еще десять или двадцать. Он хотел, он очень хотел, чтобы кто-то сейчас в строю возмутился. Пусть вполголоса, шепотом…
Но люди в строю молчали. Они все поняли.
Он раньше говорил, что готов убивать ради сохранения своей жизни. Теперь убедился — может. Жаль, подумал разочарованно Торопов. Как жаль…
Потом, вечером, он сказал об этом Костенко и Сухареву.
Торопов пришел через два часа. Вошел в каюту без стука, поставил распечатанную бутылку водки на стол и сел на койку Сухарева, бесцеремонно его подвинув.
Судя по уровню жидкости в бутылке, Торопов успел по дороге сделать несколько глотков.
— У них на корыте настоящий дурдом, — сказал Торопов. — Готовят самолеты, заправляют, поднимают наверх. Этот их Футида очень волнуется, что ваши не справятся. Я ему говорю — не дрейфь. Сорок торпедоносцев на пять линкоров внешнего ряда — как тут промазать? Тут и целиться особо не нужно. Тоже мне — бином Ньютона. Даже я помню — дистанция двести метров, высота десять, угол атаки: семнадцать-двадцать градусов, скорость — сто шестьдесят узлов и наклонить нос на полтора градуса. Ну да, столько летчиков-торпедоносцев мы на Красном Флоте не нашли, но ведь предоставили людей опытных, на тренировках не мазали и в бою не промажут. Смею вас заверить — все получится в лучшем виде. Пикировщикам сложнее, но ведь им бомбить аэродромы. А там самолетики стоят плотными рядами — не промажешь. Ну а высотникам восьмисоткилограммовки бросать из строя пятерок по команде ведущего — много ума не нужно, в строю только удержаться и вовремя на кнопку нажать… Я ему сказал, а он так посмотрел… Хотя у них сейчас у самих проблем выше крыши. Им молодняк усмирять придется. Мальчишки уже и ленточки приготовили смертные, чтобы за микадо умереть… Идиоты, очень обижаются, что не их на смерть посылают… Уже, наверное, даже по чашечке саке принять успели, а тут…
