Александр Золотько - Цель - Перл-Харбор

— Вот именно. Обсуждали. — Игрок проводил взглядом загорелую девушку в светлом платье, присвистнул восхищенно, потом посмотрел на Орлова и как бы между прочим спросил: — А как прошло ваше обсуждение с Черчиллем, Сталиным и Рузвельтом? Как они оценили разработки Торопова?

Как оценили? Орлов невесело усмехнулся.

Черчилль выслушал молча. Жевал погасшую сигару, не отрывая взгляда от поверхности своего письменного стола. Ничего не уточнял, не переспрашивал. Даже не стал выяснять — есть ли письменный вариант плана. Прекрасно понимал, что такие документы слишком опасны, чтобы их хранить даже в самых надежных сейфах.

Свои инструкции адмиралу Филлипсу он тоже излагал с глазу на глаз. Адмирал не стал ни спорить, ни возражать.

А когда в конце разговора Черчилль сам не выдержал и спросил адмирала: «Ведь потопить линкор в открытом море самолетам трудно?» — Филлипс ответил, что до сих пор это никому не удавалось. Даже «Бисмарк» самолеты только повредили, и кораблям пришлось линкор добить.

— Значит, не все так плохо? — с надеждой в голосе спросил Черчилль.

— Англия может быть уверена — каждый исполнит свой долг, — ответил Филлипс.

Вот и сообщение Орлова о том, что русские пилоты выполнят грязную работу для японцев и англичан, Черчилль принял как должное и с облегчением. Не стал вдаваться в подробности, только спросил, продуманы ли средства обеспечения секретности.

— Продуманы, — ответил Орлов, не переспрашивая, что именно Черчилль подразумевает под эвфемизмом «средства обеспечения секретности», и премьер-министр не стал уточнять, какие именно средства предусмотрены. И руку, кстати, Орлову на прощание не подал.

С Рузвельтом Орлов разговаривал всего полчаса. Сообщил о плане, сказал о гарантиях Сталина и указал, как президент может получить подтверждение слов Орлова у премьера Сталина.

Рузвельт был подчеркнуто сух. Ему явно не нравилось, что придется так поступать с собственным флотом, но спорить президент не стал. Уточнил детали, бегло просмотрел и вернул представленные Орловым бумаги — тут без них обойтись не удалось, но Рузвельт понимал, что Орлов не станет их хранить дольше необходимого.

— Представляю себе их разочарование и потрясение, когда окажется, что японские бомбы и японские торпеды работают очень эффективно, — выслушав Орлова, сказал Игрок. — Какой они испытают ужас, узнав о Перл-Харборе и «Принс оф Уэлс»… Голос Рузвельта будет дрожать во время выступления совершенно искренне, а Черчилль, наверное, напьется седьмого декабря, поняв, что корабли адмирала Филлипса он отправил на заклание. И адмирал это поймет, поэтому не уйдет с мостика тонущего линкора. Они во всем обвинят Ямамото, не Сталина же им обвинять. И в сорок третьем выследят и убьют адмирала, чтобы он никому и ничего не смог рассказать. А Шорт и Киммель, выполнявшие распоряжения президента, будут только оправдываться, рассказывать, что все сделали правильно, и будут молчать о требованиях Рузвельта, потому что иначе простым увольнением со службы они не отделаются, а будут казнены и покрыты позором… Японцы арестовали Зорге и держат его в тюрьме, в надежде, что он станет некоей гарантией от вступления Советского Союза в войну. Бедняга Рамзай не стал молчать, сообщил, что является советским разведчиком, но Москва этого не признала. Сталин сделал вид, что не знает ни о каком Рамзае.

Игрок вздохнул и покачал головой.

— Это ведь почти драма! Приключенческий роман… Японцы держат Зорге, чтобы он мог подтвердить и рассказать в случае необходимости, как все происходило с переговорами, но после гибели Ямамото в сорок третьем, и когда стало понятно, что американцы прекрасно справятся и без помощи русских, японцы Зорге повесят… Седьмого ноября — очень символично. Американский конгресс в пятьдесят первом затеет расследование, попытается доказать, что советская внешняя разведка натравила Японию на США… Единственный случай в истории этой войны…

Ветер, налетев со стороны гавани, взлохматил прическу Игрока, тот достал из кармана гребешок и расчесал волосы.

— Я уже довольно давно занимаюсь всем этим… — Игрок сделал неопределенный жест, словно хотел охватить рукой весь горизонт. — И меня удивляет, как мелочи, на которые никто не обращает внимания в реальной истории, вдруг срабатывают в наших операциях, подтверждая, что все мы делаем правильно. Вот и тут, судьба Зорге — мелочь, в общем-то, на фоне всего остального, но как индикатор работает великолепно. Для здешних исследователей — загадка. Кто вы, доктор Зорге? А для немногих посвященных — демонстрация того, как небольшая утечка информации становится основой для легенды. И не более того… И это тоже отметил в своих бумагах Торопов.

— Ваш прекрасный незаменимый Торопов, — сказал Орлов.

— Да, прекрасный. Нет, не незаменимый. Незаменимых людей нет… Кстати, а о разговоре со Сталиным вы так ничего и не сказали, поручик.

Самолет прошел над самыми крышами домов, люди, останавливаясь, махали пилоту руками и что-то весело кричали. Жители Гонолулу еще не боялись самолетов над своей головой. И не будут бояться еще двенадцать часов.

— А разговор со Сталиным, в общем, состоял из двух фраз. — Орлов посмотрел на свои часы и опустил руку. — Он сказал, что очень сожалеет, что мне пришлось принимать такое непростое решение.

— Вам? — Бровь на лице Игрока переехала вверх, изогнулась, как гусеница. — Впрочем, это не важно. Если Иосиф Виссарионович хочет так считать — пусть считает. Но эта была первая фраза. А вторая?

— Вторая… Он еще раз просмотрел бумаги Торопова, особенно внимательно ту страницу, где перечисляются требования к летчикам — опыт, профессия, семейное положение… Покачал головой и сказал, что надеется… очень надеется, что подобный человек не будет жить слишком долго.

— Так и сказал? — Игрок сделал вид, что удивился. — Надеюсь, вы ему этого не обещали? Вы ведь не любите врать, а жить Торопов будет долго. Значительно дольше, чем вам и Сталину хотелось бы…

— Я Сталину ничего не обещал, кроме того, что Япония не станет нападать на СССР в сорок первом году.

— Вы очень честный человек, Орлов! — сказал Игрок. — В любом случае я вас поздравляю, поручик. Кризис преодолен. Осталась ерунда. Убить пару-тройку тысяч человек и исковеркать несколько тысяч тонн железа и стали… Вас, кстати, не охватывает ужас перед глобальностью содеянного? Озноб по телу не пробегает? Может, зайдем куда-нибудь, выпьем? Вы, конечно, не получаете удовольствия ни от процесса, ни от результата, но ведь такой повод… Не захотите выпить за гибель людей — выпьем за спасение Москвы… и гибель других людей, в конечном итоге.

Орлов не ответил.

Он посмотрел на север, туда, где за горизонтом скрывается японский флот. Орлов чувствовал себя мерзко, казался себе испачканным в грязи, но скорее бы умер, чем признался в этом Игроку.

Знают ли летчики, что обратно не вернутся?

Конечно, знают.

Выполнят ли задание? Конечно, выполнят.

Торопов все точно рассчитал.

Надеюсь, сказал Сталин с брезгливым выражением лица, подобные люди не живут слишком долго. Мне тоже доводилось работать с мерзавцами, сказал Сталин, но все должно иметь пределы. И каждый должен понести наказание по делам его. Вы об этом не задумывались, Даниил Ефимович?

Но Орлов ничего не мог сделать. Он отвечал за людей, которые ему доверились. И не мог нарушать правила. Иначе Игрок найдет другого исполнителя.

Из русских относительной свободой передвижения на «Акаги» пользовались только Костенко, Сухарев и Торопов. Остальным разрешалось выходить из кают только в туалет, в столовую и, всего раз пять за две недели, на палубу.

Костенко и Сухарев своей свободой пользовались лишь для того, чтобы время от времени заходить к пилотам. Капитану и лейтенанту выделили двухместную каюту, остальные русские, что на «Акаги», что на других авианосцах, жили в отсеках по десять человек. Около семидесяти человек на каждом корабле.

Кого из японцев и куда выселили, чтобы освободить жилплощадь пассажирам, Костенко не интересовало. Его сейчас вообще мало что интересовало. Он знал дату завершения похода, знал, чем именно закончится этот поход, и ждал, когда придет срок.

Два раза за все время плавания он смог уговорить Торопова и японцев, чтобы ему разрешили побывать на других авианосцах и переговорить с летчиками. Хоть как-то их поддержать.

Летчики и штурманы держались спокойно. С обреченностью скотов, сказал со смехом Торопов. Водки им не дают, выхода им не оставили. Что делать? Ждать. Песни петь печальные — и то нельзя. Незачем японцам слушать русские жалостливые песни.