Пистоль и шпага - Анатолий Федорович Дроздов
Но французы молодцы. Красавчики. Просчитать человека из будущего… Хотя, чему удивляюсь? Революция раскрепостила их сознание: религия ушла на второй план, на первый вышла наука. Во Франции она сейчас самая передовая в мире. Государство всячески поощряет ученых, тон этому задает Наполеон. Не удивительно, что французы разобрались в смартфоне. Хотя, в чем там разбираться? Устройство рассчитано на детей. Смартфон у меня без пароля, иконка с фильмом красовалась на рабочем столе. Ткнул пальцем – и смотри. Ну, а вывод… Люди в этом времени не глупее моих современников. Знают меньше, но соображают лучше. У нас там жизнь комфортная, устоявшаяся, особо думать не нужно. Алгоритмы прописаны с детства: школа, университет или колледж, работа по специальности. Здесь же… Про дома, которые рубят без единого гвоздя, слышали? Почему так? Потому что гвозди дороги, и куют их поштучно. Вот и приходится изобретать. Как здесь подгоняют мундиры по фигуре в полках, знаете? Сшили кое-как, намочили и надели на будущего владельца. Пусть ходит, пока не высохнет. Где узко, сукно растянется, где широко – сядет. Идеально не получится, но мундир будет сидеть. А зачем солдаты после боя мочатся в стволы ружей? Моча размягчает нагар, после этой процедуры чистить оружие легче. И ведь ни в одном уставе не прописано, сами сообразили.
Ладно, это лирика, а мне нужно выбраться к своим. Загостился я здесь. Отступать в обозе французской армии мне не улыбается – знаю, чем это кончилось для русских пленных. Так что нужно делать ноги. Только как? Думай, Платон, думай! Ставка Даву располагается в Чудовом монастыре на территории Кремля. Монастырь известен тем, что здесь крестили царей и содержали противников церкви и государства. В одну из таких келий-камер меня и поместили. Обстановка аскетичная: топчан-нары у стены с матрасом из дерюги, набитым соломой, стол из плах – вот и все. Узкое окошко под сводчатым потолком, кирпичные стены… Пол земляной. Выход из камеры преграждает массивная дверь с засовом. Последний, ясень пень, с противоположной стороны. За дверью – караул в лице одного солдата. В камере хорошо слышно, как он топчется, звякая амуницией. Солдату скучно: ему ни сесть, ни прилечь – мне в этом отношении лучше. У солдата – масляная лампа, ее тусклый свет пробивается в щели под дверью и между косяками.
Чтобы выйти из монастыря и Кремля, солдата нужно убить. Облачиться в его мундир… Ну, как в кино. Только далеко ли я пройду после? На охраняемой территории солдаты не разгуливают поодиночке. Первый же встречный офицер окликнет – и все, спекся. А могут и на выходе из здания остановить – там тоже караул. Разбирательство, суд, расстрельная команда… Хотя расстреливать не станут – нужен я французам. Меня, вон, даже рисом сегодня накормили, и по лицу солдата, который принес мне миску с кашей, было видно, что для него это деликатес. Плохо со жратвой в Москве. Убивать не станут, но режим содержания ужесточат. Мне что, с французами в Смоленск тащиться? Мерзнуть, голодать, а то и вовсе сгинуть, когда кто-то решит, что пленники не нужны?
Нужно действовать, но как? Убить часового не проблема, я могу это сделать голыми руками – в армии учили. Силой меня бог не обидел. Подковы гну – проверял уже здесь, в моем времени подкова – дефицит. Там в другом отличился.
Хотел получить право носить краповый берет. Как отличник боевой подготовки легко прошел первые этапы – кросс, подтягивание, силовой комплекс. Марш-бросок был труден, но выполним, норматив по стрельбе тоже прошел на «отлично», в штурме высотки по времени уложился…
Отличился на спарринге. Необходимо было выстоять двенадцать минут против троих противников. Первым обычно выходит кандидат на краповый берет. Следом без перерыва еще два противника, но уже краповики. Самое главное в схватке – не победа, нужно выстоять, не оказаться в нокауте или не получить травму. Настроен я был решительно…
Кандидата я вырубил сходу. Прости, братишка – видать, не судьба тебе сегодня сдать на краповый. Не успели оттащить нокаутированного кандидата, как в схватку вступил действующий «краповик». По негласной традиции, если «кандидат» его вырубит, последний должен будет отказаться от своего титула. Действовать пришлось осторожно – в смысле, бить так, чтобы не нокаутировать ребят, мало ли… но экзамен я выдержал. Оба «краповика» мне потом крепко руку жали, и по взглядам я понял: благодарны…
Осталось заманить часового в камеру. Только как? Постучать в дверь, сказав, что мне плохо? Так он вызовет начальника караула. Дураки среди часовых встречаются очень редко. Только в романах они на постах курят, пьют, справляют нужду и вообще всячески изображают из себя жертву. Герою остается только убить их поизящнее. В жизни часовые умирать не хотят, потому что действуют по инструкции. Так что помечтали и забыли, будем искать другой способ.
Развалившись на захрустевшем подо мной матрасе, я стал решать: подумать еще или спать. Организм склонялся ко второму, как вдруг за дверью послышались шаги – кто-то шел по коридору. Я насторожился: по мою душу? Зачем я понадобился французам? Маршал не наговорился с попаданцем и решил продолжить допрос? Шаги стихли у моей двери, часовой что-то спросил, следом послышались стон и непонятный шум, как будто опрокинулся мешок с картошкой. Это что?..
Лязгнул сдвигаемый засов, и через открывшуюся дверь в камеру ворвалась полоса света, показавшаяся мне яркой, хотя на деле это было не так. Просто глаза привыкли к темноте. В следующий миг свет заслонила возникшая в проеме фигура.
– Господин капитан? – спросили по-русски. – Вы здесь?
– Да, – ответил я, садясь на топчане. – Вы кто?
– Капитан Фигнер, офицер Главного штаба Русской армии. Пришел вас освободить. Видел давеча, как везли. Помогите мне!
Вскочив с нар, я выбежал в коридор, где помог капитану затащить в камеру убитого часового. В том, что тот мертв, сомнений не возникло: из груди солдата торчала рукоять кинжала. Следом за трупом мы перенесли в камеру ружье и слетевший с головы француза кивер, оставив в коридоре лампу. В камере Фигнер вытащил кинжал из груди солдата, вытер клинок о его мундир и спрятал в ножны на поясе. Затем снял с себя шинель.
– Накиньте! – протянул мне. – Сойдете за француза. Кивер можете оставить свой – в темноте герб не разглядеть. А коли и увидят, не поймут. В армии Бонапарта кого только нет. Двунадесять языков… Следуйте за мной! – добавил, когда я справился с шинелью.
И мы пошли. Миновав подвальный коридор, поднялись по лестнице на первый этаж. Там оказались
