Пистоль и шпага - Анатолий Федорович Дроздов
– Неизвестный нам сообщник действовал дерзко.
– И только? Вы уверены, что это был русский?
– А кто же?.. – удивился полковник.
– Предатель из наших. Это очевидно. Неужели вы не видите этого? Русского взяли в плен вчера днем, причем произошло это случайно. Он просто заблудился. Невозможно поверить, что Руцки́ в мундире своей армии направлялся в Москву с какой-то целью. И уже вечером он бежит. Откуда русский сообщник мог знать о пленении посланца? А вот наш офицер – запросто. Руцки́ видели многие. После чего предатель приходит в монастырь, убивает караульного и выводит пленника. Поняли?
– Если так, ваша светлость, то, похоже, что Руцки́ врал на допросе. Он отнюдь не случайно переместился сюда из будущего.
– Не врал, – буркнул маршал. Ему было неприятно слышать, что он не сумел распознать ложь. – Но о многом умолчал. Не могу судить о цели его пребывания здесь, но то, что он не тот, за кого себя выдавал, очевидно. Простого капитана не стали бы спасать с таким риском. Ведь предателя могли опознать. Караульные запомнили его?
– Увы, ваша светлость! – Маре развел руками. – Видели мельком. Темно было. Все приметы это – средний рост, круглое лицо и бакенбарды.
– Под них подойдет половина офицеров армии, – буркнул Даву. – Вот вам приказ, Маре: найдите предателя! И поскорее.
– Слушаюсь! – поклонился полковник.
– Не задерживаю.
После того, как подчиненный ушел, маршал сел на постель и задумался. К императору он завтра не пойдет – это очевидно. Без пленника Наполеон не станет его слушать. Убедить Бонапарта, что русский царь не станет заключать с ним мир, не удастся. Император убежден, что Александру некуда деваться, хотя это не так. Пленник прав: пребывание в Москве разлагает Великую армию. Начались перебои с провиантом и фуражом. Попытки организовать подвоз из подмосковных деревень провалились. Крестьяне, поверившие посулам французов, горько о том пожалели. В Москве их обозы разграбили, а самих избили[63]. Помешать этому не удалось: многие части Grande Armée превратились в неуправляемую толпу. Подвоз как обрезало, а команды фуражиров перехватывают казаки. Есть сведения, что с некоторыми отрядами расправились крестьяне. Кто бы мог подумать? Рабы поднялись на защиту своих хозяев! Этого Даву не понимал: в Европе подобного не наблюдалось. Здесь же, как доносили маршалу, командиром отряда мог стать неграмотный крестьянин, и при этом действовать весьма успешно. Странная, загадочная страна.
«Пусть все идет, как сказал русский, – решил, наконец, маршал. – Помешать этому не удастся, к тому же предыдущая попытка пошла во вред Франции. А вот о пользе я подумаю…»
С этой мыслью он сбросил халат и забрался в постель. Человек он уже немолодой, сон ему необходим.
* * *
До аванпостов я не добрался – на рассвете нарвался на казачий разъезд. С десяток всадников выскочил на дорогу передо мной из перелеска и мигом окружил. Взгляды гарцующих на лошадках казаков не сулили мне доброго. Ах, да, французская шинель.
– Спокойно, господа! – сказал я и стал расстегивать пуговицы. – Я капитан Руцкий, младший офицер отдельного егерского батальона при командующем Второй армией. Шинель не моя.
– Глянь-ка, что баит! – ощерил желтые зубы рябой казак с густым чубом, свисавшим из-под черной бараньей шапки с красным шлыком, и подъехал ближе. – Шинелка не его. Курва польская!
Костистый кулак врезался мне в скулу. Из глаз будто огни брызнули. Ах ты, сука! Ответный удар в челюсть снес казака с лошади – только подошвы сапог мелькнули. Зашипели, вылетая из ножен клинки сабель. Пипец…
– Перед вами русский офицер! – закричал я, распахивая на груди шинель. – Ордена видите? За Бородино жалованы. Рубите по ним!
На мгновение казаки застыли, и эта заминка оказалась решающей.
– Сабли в ножны! – приказал возглавлявший разъезд урядник, и казаки, ворча, подчинились. – А вы, господин капитан, или как вас там, проедете с нами. Только руки свяжем – больно горазды ими махать.
– Вяжите! – согласился я. – И везите к вашему начальству. Надеюсь, оно будет вежливее с героем войны.
– Разберемся! – сказал урядник, делая знак двум казакам. – Хто тут герой, а хто французский шпиен.
Вот так, со связанными руками, я и прибыл в лагерь под Тарутино. Меня провезли между палаток и свежесрубленных домов. В лагере было многолюдно: сновали солдаты, рысили на конях офицеры, раскладывали на своих повозках товар маркитанты. Многие провожали нас любопытными взглядами. Да, уж, триумфальный въезд. Возле одной избы конвой встал и спешился. Два казака стащили меня из седла на землю.
– Кого привезли, станишные? – спросил стоявший на ступенях казак, перед этим лузгавший семечки. Их шелухой было засыпано крыльцо.
– Шпиена хранцузского спымали, – сообщил один из моих конвоиров. – Возле лагеря шатался.
– А с чего руки связали? Спужались? – хохотнул казак. – Десятеро одного?
– Драться здоров, – буркнул конвоир. – Федьке, вон, как дал в рыло, так тот с седла – брык!
– Как конь копытом ахнул, – подтвердил упомянутый Федька, приложив ладонь к налившейся синим челюсти. Пусть скажет спасибо, что не сломал. – Ничего, я эту курву польску самолично рубать буду.
– Рубалка не выросла! – не утерпел я. – Гляди, как бы к расстрельному столбу не поставили.
– Да я! – набычился Федька и схватился за рукоять сабли.
– Тихо! – прикрикнул урядник, и Федька убрал руку. – А вы помолчите, господин капитан или как вас там! Чичас его благородие есаул разберется, кто вы есть. И, ежели прав Федька, молитесь. Казаки обиды не спускают.
С таким напутствием меня и ввели в избу. Там, посреди большой комнаты – одной на весь дом – стоял стол, срубленный из плах, и две лавки. На одной из них, лицом к двери, сидел немолодой казак с витым шнуром вместо погон на плечах мундира, с худым лицом, украшенным большим острым носом. При виде нас он отложил лист бумаги, на котором что-то выводил гусиным пером, и с любопытством уставился на меня.
– Вот, ваше благородие, – доложил урядник. – Шпиена спымали, возле лагеря ошивался. Казака Головатого кулаком ударил – да так сильно, что с коня сшиб.
– Ваш Головатый первым начал, – наябедничал я. – Ударил меня, хотя я крикнул, что русский офицер.
– Что ж ты, русский, французскую шинель нацепил? – ухмыльнулся есаул.
– Из плена бежал. В своем мундире не выбрался бы из Москвы. А помог мне в том капитан Главного штаба Александр Самойлович Фигнер. Он шинель и дал. Под ней у меня русский мундир.
– Снимите с него шинель! – приказал есаул.
Казаки споро развязали мне руки и, стащив шинель, бросили ее на лавку. Сами встали по бокам и положили ладони на рукояти сабель.
– Вижу, – сказал есаул и добавил быстро: – Чин, должность, полк?
– Младший офицер отдельного батальона конных егерей при командующем Второй армии капитан Платон Сергеевич Руцкий.
