Пистоль и шпага - Анатолий Федорович Дроздов
– Когда уезжал в Петербург, были, – пожал я плечами. – Отсутствовал в армии более месяца. Понимаю ваши сомнения, господин есаул, но многие могут подтвердить мою личность. Например, майор Спешнев, командир означенного батальона, как и любой из его офицеров. Генералы Неверовский, Паскевич, ваш казачий генерал Иловайский.
– Знаешь Василия Дмитриевича? – насторожился есаул. – Откель?
– Бились вместе под Смоленском. Этот крест, – я коснулся знака Военного ордена, – за него. Василий Дмитриевич выделил нашему батальону полусотню казаков под командой хорунжего Чубарого. Мы с ним еще пушки незадолго до Бородино захватили, – я помолчал. – Сгинул Гордей Иванович в Бородинском сражении вместе со своими казаками. Ударил с ними во фланг польских улан, которые на остатки нашего батальона мчались, а между нами тогда Багратион находился. Не стало бы командующего, кабы не казаки. Дал нам минутку Гордей, чтобы пушки развернуть и в каре встать. Пожертвовал собой, живот положив за други своя.
– Сам видел?
Есаул привстал, смотря на меня с каким-то странным выражением лица.
– На моих глазах все было. После боя майор Спешнев приказал мертвых казаков собрать и похоронить по-христиански. Но я этого уже не видел – отбыл в Петербург по именному повелению.
– Оставайтесь здесь! – приказал есаул казакам. – С этого, – он указал на меня, – глаз не спускать. Я скоро.
Нахлобучив на голову форменную шапку, он выбежал из избы. Отсутствовал долго, где-то с час. Сколько точно, сказать не могу – часы у меня забрали французы. Все это время я стоял, переминаясь с ноги на ногу под хмурыми взглядами казаками. Сесть мне не предложили, а сам я просить не стал – ну их, этих донцов! Ишь, рожи!
Наконец, в сенях послышались шаги, отворилась дверь, и в избу, пригнув голову, чтобы не врезаться в низкую притолоку, шагнул… Иловайский. Следом скользнул есаул.
Иловайский пару раз моргнул, видимо, давая глазам привыкнуть к полумраку избы, и уставился на меня.
– Руцкий? Платон Сергеевич?
– Здравия желаю вашему превосходительству! – отозвался я. – Рад вас видеть, Василий Дмитриевич.
– Живой! – он шагнул ко мне и заключил в объятия. Потискав, отступил на шаг. От генерала ощутимо несло перегаром. – А говорили: нет тебя – сгинул на Семеновских флешах.
– Слухи о моей смерти несколько преувеличены, – процитировал я классика.
– Все такой же шутник! – засмеялся генерал. – А это что? – он указал на мою скулу. – Кто бланш подвесил?
– Он! – я ткнул пальцем в Головатого. – Еще и зарубить грозился.
– Лазарев! – рявкнул Иловайский, обернувшись к есаулу. – Что тут происходит? Как смели? Да ты знаешь, кто это? Как он со своими егерями французов бил – в Смоленске и под Бородино? На кресты его глянь! Платон Сергеевич еще и пиит. Песню какую про казаков сочинил! Только пуля казака во степи догонит… – пропел он, неимоверно фальшивя. – Да я вас!.. – генерал сжал кулак и погрозил им побледневшим казакам.
– Капитана за аванпостами задержали, – поспешил объясниться есаул. – Во французской форме был, – он указал на шинель, лежавшую на лавке. – Казаки за шпиона сочли. Сами знаете, ваше превосходительство, шныряют поляки возле нашего лагеря. Многие из них русский язык дюже знают и выдают себя за наших. Попутали сгоряча.
– С чего вам вздумалось во французской шинели форсить? – повернулся ко мне Иловайский.
– Из плена бежал. Захватил меня вчера под Москвой разъезд французских драгун – с пути сбился. Посадили под замок, но, когда везли по городу, усмотрел меня капитан Главного штаба Фигнер. Он сейчас в Москве, выдавая себя за француза, разведку ведет. Вечером помог мне сбежать, за город вывел. Эту шинель он дал, чтобы караулы миновать. В русском мундире не пропустили бы.
– История!.. – покачал головой генерал. – Ладно, разберемся. Этого – под арест! – указал он на Головатого. – А ты, Платон Сергеевич, айда со мной. Посидим, побеседуем. Лазарев сказал, что ты видел, как Чубарый погиб.
– Так точно, ваше превосходительство! – подтвердил я.
– Пошли! – кивнул Иловайский и первым направился к двери. Я устремился следом, за мной – есаул. – Вот что, Лазарев, – сказал генерал ему снаружи. – Пока буду с Платоном Сергеевичем говорить, собери ему подарков за обиду. Видишь, ничего у человека нет, даже шпаги. Чисто его французы ободрали. Как ему перед начальством явиться? И коня хорошего подбери – не пристало офицеру пешком ходить. Понял?
– Слушаюсь, ваше превосходительство! – вытянулся есаул и сделал знак стоявшим у крыльца казакам. Нам подвели коней: генералу вороного, а мне гнедую кобылку. Трофейного мерина уже куда-то увели. Мы с Иловайским забрались в седла и порысили по улице. Следом тронулась свита Иловайского, состоявшая из казачьего офицера – видимо, адъютанта, и четырех донцов.
– Сердишься на казаков? – спросил меня генерал.
– Уже нет, – ответил я, подумав. – Хотя этого Головатого наказать стоит, чтобы руки не распускал. Я ведь крикнул, что русский офицер, а он – кулаком! Курвой польской обозвал.
Иловайский крякнул.
– Какие наказания по такому случаю у вас предусмотрены, ваше превосходительство?
– Разные, – пожал плечами генерал. – Могут расстрелять, а могут и плеткой по-отечески вразумить, – он с хитринкой в глазах посмотрел на меня. – Как пострадавший пожелает.
– По-отечески будет достаточно, – сказал я.
– Благодарю, Платон Сергеевич! – кивнул он. – Не хотелось, знаете ли, расстрелов. Казаки молодые, горячие, недавно с Дона. Отличиться хотят. Теперь десять раз подумают, прежде чем рукам волю давать.
За разговором мы незаметно подъехали к избе, где квартировал Иловайский. Генерал легко спрыгнул на землю, я последовал его примеру, и мы вошли в дом. Внутри обнаружился такой же непритязательный стол с лавками, как и у есаула – похоже, их ладили по одному образцу. Разве что в углу под иконами стояла застеленная ковром деревянная кровать, а рядом – табурет, на котором лежали кисет с табаком и трубки.
– Садись! – Иловайский указал на лавку. – Сейчас нам соберут поснедать. Я как раз собирался, когда Лазарев прибежал.
Собрали мигом. Нарезанное крупными кусками сало, ветчина, соленые огурцы, хлеб. Денщик водрузил в центр стола зеленый штоф, поставил серебряные чарки и удалился по знаку генерала. Иловайский разлил водку и поднял свою чарку.
– Помянем раба божьего Гордея и его казаков. Царство им небесное!
Мы выпили и закусили. После бессонной ночи водка ударила мне в голову, а желудок голодно заурчал. Я набросился на еду. Иловайский присоединился. Некоторое время мы дружно ели.
– А теперь – рассказывай! – сказал генерал, заметив, что я утолил первый голод. – Как Гордей сгинул.
Я рассказал. Он слушал молча.
– Добрый был казак, – сказал после того, как я смолк. – Лихой и разумный. Знаешь, что он в университете учился?
– Нет, – удивился.
– В Москве, – подтвердил Иловайский. – Год там пробыл, а потом сбежал на Дон. «Не могу, – сказал, – в городе. Воли нету».
