Владимир Поселягин - Я - истребитель. Я — истребляю
— Рассказывай, — хмуро буркнул Никифоров, как только я вошел в помещение. Степку, кстати завели в соседний кабинет.
— Что именно гражданин начальник? — вздохнув, поинтересовался я.
— Не ерничай, давай все по порядку. Тобой САМ заинтересовался.
— Ну хорошо, — устало кивнул я, и присел на стул перед столом за которым сидел особист.
— Подожди, может чаю?
— Можно.
После чая я в подробностях доложил все что со мной случилось после того как меня сбили. Никифоров слушал молча, с непроницаемым лицом. Он только раз приподнял брови, узнав, что немецкий летчик был из группы подполковника Шредера, и поморщился, когда я описывал, как этот немец бросился на меня. Когда дошел до гибели Морозова, он только глухо выругался. Никифоров не хуже меня знал механика.
После особиста эстафету принял вернувшийся в кабинет лейтенант представившийся Поляковым, и провел очень профессиональный допрос, но уже записал все на бумагу, которую и дал мне подписать.
При выходе из здания штаба фронта где и находилось управление контрразведки, меня буквально подхватили под локоток и возмущенно вопя потащили к одной из машин.
— Да стой те вы! — выдернул я руку из цепких пальцев знакомого пузана в форме политработника: — Что вам нужно?
Пузан был из политуправления фронта, и о боже! До эфира, который так никто и не подумал отменять, осталось меньше часа.
— Да вы шутите?! У меня боевого товарища убили, и мне друзей ждать надо!
— Ваши однополчане уже отбыли в часть с вашим погибшим другом. Они закончили раньше. Это я приказал. А теперь проедемте со мной.
— Извините, но наверное я откажусь, я сейчас не в том состоянии чтобы выступать в эфире.
Пузан возмущенно завопил, что мое мнение его интересует в последнюю очередь, раз партия сказала, что я буду выступать, то я буду выступать.
«Да хрен с вами!» — подумал, а вслух сказал:
— Поехали!
— Вот ваша речь. Тут все согласованно с цензурой, — быстро шагая рядом со мной, говорила помред. Мерецков встречавший меня у машины, шагал с другого бока, бубня над ухом что меня будет слушать весь СССР, и прося неналажать.
Все это наложило некоторый отпечаток, на мои мысли.
— До эфира три минуты! — раздался вопль из соседнего коридора.
— Ну, мы надеемся на тебя, — пожав мне руку комиссар, и приглашающее показал на дверь.
Стул перед микрофоном был удобным, откинувшись на спинку я сквозь ресницы прищурив глаза смотрел на редактора отчитывающего время.
«Три, два одни… Пуск!»
— Добрый день уважаемые товарищи радиослушатели. В эфире радиостанция Керчи. Как мы и обещали сегодня у нас в гостях Дважды Герой Советского Союза летчик истребитель майор Суворов. Он только что с боевого вылета, в котором сбил три немецких самолета, доведя свой счет сбитых самолетов противника до шестидесяти двух лично и девять в группе… — бубнил диктор, начав передачу.
— … а теперь слово предоставляется дважды Герою Советского Союза майору Вячеславу Суворову.
— Здравствуйте товарищи… — тут я замолк на несколько секунд. Не потому что нечего было сказать, а потому что бросив случайный взгляд на свои руки, которые положил на стол перед собой увидел черные ободки под ногтями. Плохо смытая кровь Семеныча как будто говорила «не смей, они ждут от тебя другого». Крепко сжав челюсть, я на миг зажмурил глаза.
Андрей Смолин, диктор на Керченском радио с недоумением смотрел на молодого паренька, который сидел перед ним, крепко зажмурившись. Когда этот знаменитый на весь Союз парень вошел в помещение студии, Андрей сразу заметил что с ним что-то не так. Слишком бледным он был. Сейчас замолкнув на первой же фразе, закрыл полные боли глаза, и вот уже две секунды молчал. Смолин один из немногих знал, что в прошлое свое выступление Суворов был пьян, причем в стельку. Однако политработники тщательно это замалчивали. Сейчас же от летчика кроме запаха сгоревшего пороха на изодранном комбинезоне, и заметных царапин на высоком лбу чуть прикрытых светлой челкой, ничего особого не чувствовалось.
Вдруг, Суворов распахнул свои глаза, и Андрей вздрогнул. Столько бесшабашной веселости, которой был так знаменит этот прославленный летчик, было в его глазах.
— Я не могу их подвести… — скорее прочитал по губам чем услышал Смолин, после чего чуть усмехнувшись, гость начал свою речь, однако как же она отличалась от той копии что лежала перед Андреем.
Открыв глаза, я встретил удивленно-недоумевающий взгляд диктора, что сидел напротив и, усмехнувшись, продолжил. Будем надеяться, что эта небольшая заминка была несильно заметна:
— … Андрей Павлович был прав, и я действительно после вылета. Только он не уточнил, что вылет был вчера, и я был сбит. Чтобы прояснить эту ситуацию бегло расскажу что было. Дело в том что несколько дней назад нами был сбит немецкий летчик, и он поведал о важной шишке которая в составе автоколонны проследует по определенному маршруту. То есть это была дезинформация, мы поняли это, однако отменять операцию не стали. Вылет совершили в составе сборной группы, восемь штурмовиков, и восемь истребителей прикрытия…
Я спокойно чуть иронично рассказывал про ту операцию. Избегая касаться скользких тем. В этот раз я решил провести более серьезную передачу чем в прошлый раз, с легкими вкраплениями юмора. При этом решив удивить слушателей песнями Высоцкого, которыми ранее не баловал их.
— … Так и закончился тот бой. Причем это не значило, что он проигран, мы выполнили свое задание, именно это было нашей целью, а то, что нас сбили… что ж, судьба. Так вот, наш бой, сподвиг меня на написание песни. Знаете многие удивляются как я быстро пишу их, и они правы, я тоже удивляюсь. Например, за вчерашний день, я написал тексты сразу трех песен, первая про наш бой. Сейчас вы ее услышите.
Подхватив гитару, поморщившись от боли в плече, и накинув ремень, поработал снятой с повязки рукой.
… Их восемь, нас двое — расклад перед боемНе наш, но мы будем играть.Степа, держись, нам не светит с тобою,Но козыри надо равнять.
Я этот небесный квадрат не покинуМне цифры сейчас не важны,Сегодня мой друг защищает мне спину,А значит, и шансы равны.
Мне в хвост вышел «мессер», но вот задымил он,Надсадно завыли винты,Им даже не надо крестов на могилу,Сойдут и на крыльях кресты.
«Я первый, я первый, они под тобою»,Я вышел им наперерез,«Сбей пламя, уйди в облака, я прикрою»,В бою не бывает чудес.
Степан, ты горишь, уповай, человече,Теперь на надежность строп.Нет, поздно, и мне вышел «мессер» навстречу,Прощай, я приму его в лоб.
Я знаю, другие сведут с ними счеты,Но по облакам скользя,Влетят наши души, как два самолета,Ведь им друг без друга нельзя…
…Мы крылья и стрелы попросим у Бога,Ведь нужен им ангел-ас,А если у них истребителей много,Пусть пишут в хранители нас.
Хранить — это дело почетное тоже,Удачу нести на крыле.Таким, как при жизни мы были со Степой,И в воздухе и на земле.
Таким, как при жизни мы были со Степой,И в воздухе и на земле.(В. Высоцкий).
Прижав пальцами, струны я пытался унять сильно бьющееся сердце. В эту песню я вложил душу что уж говорить.
— Как вы слышали, окончание было другим, но и пришла она мне не в спокойной обстановке. Менять ее я не стал. Несмотря на итог боя, задание было выполнено, причем непросто выполнено, но даже перевыполнено. Мы воспользовались этим налетом чтобы вызвать неразбериху в войсках противника и нанесли мощные бомбово-штурмовые удары по крупному узлу железнодорожной станции и аэродрому. Потери немцев сейчас подсчитываются. Многие бойцы и командиры спрашивали, не верующий ли я? Скажу честно: нет. Я атеист в полном его понимании. Религия, возведенная на убийствах и казнях для меня неприемлема. Это я о Владимире Святославиче, о том который Красное-Солнышко. Но людям это нужно, так что пусть будет.
Знаете, когда нам встретились разведчики, я уже думал что все, так и не выберусь из этих гор, однако парни молодцы, чуть не за шкирку вытащили нас. Причем самая большая проблема оказался я. Так что разведчики фактически несли меня на руках, у меня оказались слишком серьезные травмы и ранения для похода по горам. Я вообще им удивляюсь, безбашенные парни, все-то у них ловко получалось. Именно им я хочу посветить свою следующую песню. Она тоже про разведчиков, то только не армейская, а батальонная, на данные момент ничего я просто не успел написать.
