Моя чужая новая жизнь - Anestezya
Пусть уж лучше считает меня легкомысленной малолеткой, чем перебежчицей.
— Откуда приехала?
— Из Ростова-на-Дону, — я слабо улыбнулась. — Так что в здешние леса я ни ногой.
Громов смотрел на меня тяжёлым, изучающим взглядом. Наконец поднялся, отошёл к остальным и что-то тихо сказал. Народ, смотрю, сразу дружненько собрался уходить. Меня что, бросят волкам на съедение? Хотя если мне не поверили, может оно и к лучшему. Но Громов подошёл ко мне и, схватив за локоть, потянул вверх:
— Ну, пойдём, товарищ Новикова, побеседуем в более спокойной обстановке, — перехватив мой недоумённый взгляд, усмехнулся: — В лагерь наш пойдём. А то ещё явятся за тобой друзья-однополчане.
Вот не поняла сейчас — это мне все-таки свезло или как? По идее хотели бы убить, уже убили бы. Значит, проведут беседу о моральных ценностях, попеняют за малодушие и бестолковость и примут раскаявшегося товарища. Так ведь? Интересно, а далеко нам придётся идти? И кстати, как Олеся успевала шустро мотаться к отцу с такими-то расстояниями? Кажись, поняла, какая у них система оповещения — вон в кустах ребята оставили пару часовых, а сам лагерь был гораздо глубже в лесу. Честно говоря, я шла уже на последнем издыхании. Головная боль тяжело пульсировала в висках, изнуряющий, тягостный страх рос с каждой минутой. Не хотелось бы нагнетать, но ведь руки мне так никто и не развязал. Никого особо не волновало, что мне дико неудобно вот так передвигаться. Пару раз споткнувшись, я чуть не улетела в ближайшие заросли. Даже Олеська делала вид, что мы не знакомы. Прибилась идти с парнями, хихикала о чём-то, а мне вместо радости от того, что я наконец в безопасности, хотелось убраться отсюда сильно-сильно подальше.
— Ну шо, надрали фрицам задницы? — весело встретил нашу процессию бородатый мужик.
— А то, — Олесин отец остановился рассказать последние новости собравшимся вокруг него кружком мужикам. Народу здесь навскидку около сотни — мужчины, женщины, даже пару мелких под ногами крутились. Мне снова стало казаться, что я сплю или пересматриваю военный фильм. Когда ещё бы выдалась возможность увидеть лагерь партизан? Между деревьев примостились добротно сбитые из брёвен шалаши. А это наверное кухня — навес, покрытый ветками, и рядом дымится костёр. Даже радиоточка имелась. Сейчас сквозь помехи, слабенько правда, но было слышно знакомую с каждого Дня победы песню: «Вставай, страна народная, вставай на смертный бой…» Главное люди были уверены, что немцы сюда не доберутся — никто бледной тенью не ходил. Живут мини-общиной, болтают, смеются, даже вон песни поют. На меня конечно недобро зыркали, а какой-то парень со злостью спросил:
— А фрица чего сюда притащили? Надо было допросить на опушке и пулю ему в затылок пустить.
Н-да, приветственная речь удалась. Громов, никому ничего не объясняя, — ну ещё бы, он же до хера важная у нас птица, — подхватил меня под локоть и повёл к ближайшей холобуде. Почему-то вспомнилось, как в детстве мы с бабушкой в деревне часто ходили купаться к речке. Кто-то из местных детей смастерил не берегу шалаш, и конечно он стал моим любимым местом, где можно прятаться. Внутри всегда пахло сухой нагретой на солнце травой. Здесь тоже приятно пахнет — еловыми ветками и свежей древесиной. Только ощущения ни разу не уютные. По-любому чекист от меня так просто не отцепится. Я плюхнулась прямо на землю, поморщившись от неприятных ощущений в мышцах неудобно сведённых рук.
— Может, развяжете? — состроила жалобную мордашку, ну так, вдруг прокатит.
Громов хмыкнул, достал нож и ловко перерезал верёвку.
— Спасибо, — я подвигала ладонями, пытаясь восстановить кровообращение.
— Ну, а теперь поговорим серьёзно, Арина. Или это тоже ненастоящее имя?
— Нет, почему? Моё, — вот же морда подозрительная. Хотя с другой стороны профессия обязывает.
— Ты же понимаешь, девочка, я могу провести настоящий допрос, — тихо, но от этого ещё более жутко заговорил он.
На первый взгляд он мне показался самым обычным мужиком. И внешность какая-то бесцветная — пепельные волосы, невыразительные глазки. Лицо из тех, что сотнями мелькали в метро в час пик. Но сейчас, когда он сидел напротив меня, куда всё делось? В глазах мелькал стальной блеск, словно у бульдога, вцепившегося в добычу. Этот взгляд в сочетании с непроницаемой мимикой наводил настоящую жуть. Всё же большую роль в общении играли человеческие эмоции. Гнев, страх, сомнения — когда видишь хоть что-то, уже проще выстроить дальнейшую линию поведения.
— Зачем допрос? — вскинулась я. — И так всё, что знаю, расскажу.
Рассказать-то я рассказала, да только уверенности, что этот особист для надёжности не начнёт мне ломать пальцы, не было. Но авось пронесёт.
— Вот интересно, ты ведь принесла немцам присягу, — как-то нехорошо усмехнулся Громов. — И теперь так спокойно выдаёшь мне все их планы и передвижения?
— Я не считаю это предательством, — я выдержала его взгляд, коловший презрением. — И не признаю эту вынужденно данную присягу. Для меня немцы прежде всего враги.
— Как-то слабо в это верится, — покачал головой он. — У тебя были десятки возможностей проявить себя, раз уж ты попала в их роту. Могла запереть их в избе, пока спят, и поджечь. Могла отравить, ведь доступ к еде тоже был.
В общем-то он прав. Но как объяснить, что мне, попавшей из совершенно другого времени, дико решиться на убийство? Что я эгоистично не желаю умирать, зная, что победа и так будет за нами? Меня вообще здесь не должно было быть! Возможно, я малодушная сучка, но зная что история всё
