Ювелиръ. 1809 - Виктор Гросов
Наша машина напоминала ветерана, выдернутого из сражения прямиком на императорский бал. Обугленная справа дубовая обшивка, вздувшаяся пузырями краска и глубокая зазубрина от топора на чугунной станине — память о встрече на набережной.
Ладони скользнули по штанам, пытаясь стереть машинное масло — бесполезно. Внутри все вибрировало. Знакомый мандраж перед сдачей госзаказа. Их было не много в моей жизни, но нервов они петрепали у меня изрядно.
— Иван Петрович, — я взглянул на механика. — Давай. Времени в обрез. Если она сдохнет, пусть делает это сейчас, без лишних глаз.
Кулибин дернул щекой. Выглядел он паршиво: всклокоченные седые волосы, пятна копоти на сюртуке и дрожащие перебинтованные руки. Он кружил вокруг станка, проверяя каждую гайку и тягу, бормоча что-то под нос.
У дверей, словно живой засов, стоял граф Толстой. Порванный мундир, свежий кровоподтек на скуле, ладонь на эфесе. Пока он стоит там, ни одна канцелярская крыса не сунет сюда нос раньше времени.
— Ну? — поторопил я.
— С Богом, Пантелеич, — голос Кулибина хрипнул. — Крути магнето.
Пальцы сомкнулись на ручке. Рывок. Сухой щелчок разряда совпал с движением Ивана Петровича, навалившегося всем телом на пусковой рычаг.
Двигатель поперхнулся. Вместо ровного шума он чихнул, выплюнув в зал облако сизого, вонючего дыма. Сердце провалилось куда-то в ботинки. Великолепно. Задохнуться здесь перед приходом царя — достойный финал.
— Воздуха мало! — рявкнул Кулибин, вворачивая винт карбюратора. — Давай еще!
Вторая попытка. Искра. Удар.
На этот раз «огненное сердце» поймало ритм — низкое, утробное ворчание, от которого по полу побежала мелкая дрожь. Цилиндр ожил, разгоняя маховик. Скрежетнула натягиваемая цепь, и тяжеленная чугунная гиря — наш гравитационный аккумулятор — поползла вверх по направляющим.
Не моргая, я следил за подъемом груза. Стоит раме повестись от удара, стоит направляющим искривиться хоть на миллиметр — гиря встанет. И тогда — все.
Она медленно ползла, с солидным звуком работающего металла, пока не достигла верхней точки. Щелкнул стопор.
— Глуши!
Кулибин перекрыл кран. Двигатель, дернувшись напоследок, затих. Тишина, накрывшая зал, сделала наше тяжелое дыхание неприлично громким.
Теперь главное. То, ради чего мы ввязались в эту авантюру.
Я подошел к рабочему столу и выудил из кармана тестовую медную пластину. Холодный металл обжег пальцы. Руки слушались плохо, пришлось приложить усилие, загоняя заготовку в зажимы.
— Ставь третий диск, — бросил я механику. — «Волна».
Самый сложный алгоритм. Если машина вытянет его после такой встряски — она бессмертна.
Ладонь легла на спусковой рычаг. В голове — пустота. Никаких мыслей о Наполеоне, Сперанском или деньгах.
Нажатие.
Стопор освободил гирю. Чугунная чушка, повинуясь законам физики, потекла вниз, вдыхая жизнь в станок.
Вот за это я и любил эту конструкцию. Никакого лязга пара, дерготни пружин. Гравитационный привод давал абсолютную, масляную плавность. Движение было тихим, шелестящим, словно шелк терся о шелк.
Алмазный резец встретился с медью.
Я склонился над столом, щурясь. Алмаз не скреб — плыл. Из-под резца выходила тончайшая стружка, а на зеркале металла рождался узор.
Линии сплетались, ныряли друг под друга, создавая голографический эффект, от которого у фальшивомонетчиков начнется нервный тик. Муар играл на свету — живой и объемный. Геометрия оставалась безупречной: никаких сбоев, никаких «ступенек».
— Идет… — горячий шепот Кулибина заставил улыбнуться. — Идет, родимая! Как по маслу!
Я нажал на остановку машины. Узор завершен. Шелест оборвался.
Дрожащими пальцами я отжал крепления, поднося пластину к свету. Идеально. Ни единой царапины, сбой ритма отсутствовал полностью.
Взгляды наши пересеклись. Старик осклабился, обнажая прокуренные зубы. Мы сделали это. Вытащили с того света.
— Прячь, — я вернул пластину в карман.
Массивная створка дверей скрипнула, заставив нас вздрогнуть. Толстой сделал шаг в сторону, сохраняя ладонь на эфесе.
В зал вошел человек. Один.
Высокий, сухой, в мундире Горного ведомства, сидевшем как вторая кожа. Золотое шитье на воротнике бликовало.
Обер-мейстер Монетного двора, Андрей Романович Ребиндер. Как я узнал потом.
Он перемещался бесшумно, с кошачьей грацией потомственного чиновника, умеющего материализоваться из ниоткуда и испортить настроение фактом своего существования.
Ребиндер остановился в трех шагах от машины, заложив руки за спину. На лице была маска вежливой брезгливости.
— Доброго дня, господа, — голос сухой, как хруст новых ассигнаций. — Вижу, вы уже… расположились.
Я изобразил скорее приветствие коллеги, чем поклон просителя.
— Финальная отладка.
Ребиндер медленно обошел станок. Его взгляд, скользнув по закопченному кожуху и царапинам, споткнулся о масляное пятно на полу.
— Любопытная механика, — процедил он. — Весьма… затейливая. Рычаги, цепи… Больше напоминает цирковой реквизит, чем серьезное оборудование.
Он поднял на меня холодные, рыбьи глаза человека, пережившего сотни таких прожектеров.
— Надеюсь, мастер, надежность этого агрегата соответствует его вычурности? Здесь, на Монетном дворе, в чести скучные вещи. Станки, работающие по полвека и не требующие… — он поморщился, втянув носом запах сивухи, — … столь экзотических танцев. Вы уверены, что эта капризная барышня не развалится посреди арии?
Укол был профессиональным. Дескать, вы — дилетанты с опасной игрушкой, непригодной для потока. Так говорит система, ненавидящая перемены.
За спиной засопел Кулибин, сжимая кулаки.
— Сложность — плата за безопасность, — ответил я, хмыкая. — Ваши «скучные» станки всем хороши, за исключением одного нюанса: их продукцию подделывает любой талантливый гравер в подвале. А мы привезли сюда решение проблемы. И у этого решения бывает сложная архитектура.
Бровь Ребиндера чуть дрогнула. Тон ему явно не понравился.
— Решение… Посмотрим. Главное, чтобы ваше решение не спалило нам тут все.
Он демонстративно провел пальцем в белой перчатке по краю стоящего поодаль стола. Изучив серую полоску на подушечке, скривился:
— Пыльно. Господа, это Парадный зал. Государь прибудет с минуты на минуту. А у вас тут… атмосфера кузницы. — Он развернулся к жмущимся у стены рабочим. — Почему машина не накрыта? Вид этой копоти оскорбит взор Его Величества. Накрыть. Немедленно. И откройте окна, проветрите. Дышать нечем.
Он командовал спокойно и уверенно.
— Барчук крахмальный, — прошипел Кулибин мне в ухо. — Дал бы я ему по шее…
— Спокойно, Иван Петрович. — Я не сводил глаз с обер-мейстера. — Пусть командует пылью. Это его уровень. Железом командуем мы.
Раздав указания, Ребиндер снова повернулся к нам.
— Что ж, удачи, господа. Она вам понадобится. Государь сегодня не в духе… — он выдержал многозначительную паузу. — Впрочем, сами увидите.
Развернувшись, он вышел, оставив шлейф ощущение собственной неполноценности.
Рабочие поспешно набросили на машину тяжелое зеленое сукно, и магия исчезла. Посреди зала снова громоздилась непонятная куча. Поправляя манжеты, я глубоко вздохнул.
Снаружи
