Ювелиръ. 1809 - Виктор Гросов
Пока Кулибин, рыча от боли и натуги, шарил по мостовой в поисках нового камня, в голове сложилась схема. Старик теряет драгоценные секунды. Он не может быть одновременно заводом по производству боеприпасов и артиллерийским расчетом. Ему нужен второй номер. Заряжающий.
— Иван Петрович, жги! — гаркнул я. Голос прозвучал чуждо, с металлическим скрежетом.
Вынырнув наружу, я сорвал с пояса многострадального гвардейца нож. Вернувшись в относительно безопасное нутро кареты, я безжалостно полоснул по роскошной обивке. Дорогой бархат, за который наверняка было уплачено золотом, с противным треском поддался лезвию, превращаясь в расходный материал войны. Лоскут размером с пол-аршина — то, что нужно. Следующий шаг. Я пробежал мимо Кулибина и схватил очередной булыжник, наблюдая за попытками врагов потушить товарищей.
Пальцы, одеревеневшие от холода, путались в ткани, но мозг гнал их вперед. Обмотать. Затянуть узел. Крепко, на совесть, чтобы «рубашка» не слетела в полете.
— Готово! — я сунул полуфабрикат Кулибину.
Механик схватил камень, плеснул на него спиртом — щедро, не жалея стратегического запаса. Щелчок курка, искра, вспышка. Второй огненный метеор, гудя пламенем, ушел по дуге к фургону, где нападавшие, едва оправившись от первого шока, пытались перегруппироваться для новой атаки.
У нас заработал конвейер смерти. Мы действовали как единый, отлаженный механизм, где нет места лишним движениям. Я кромсал ножом бархат, выдирая куски прямо с «мясом» конского волоса, шарил по ледяным камням, сбивая кожу на костяшках до крови. Кулибин, превратившийся в демона мести, поджигал и метал. Казалось, его обожженные руки потеряли чувствительность. Одержимость целью глушила болевые рецепторы. Третий снаряд. Четвертый.
Участок гранитной набережной стал филиалом преисподней. Снег вокруг фургона почернел и пузырился, превращаясь в грязную воду. Одежда на нескольких бандитах тлела, заставляя их метаться и кататься по земле, забыв о топорах. Морозный петербургский воздух наполнился тошнотворным миксом: едкая гарь пороха смешивалась со сладковатым смрадом паленой шерсти и горелого мяса. Наша импровизированная артиллерия возвела вокруг машины огненный вал, пройти через который решались только безумцы.
В разгар этой пиротехнической вакханалии к нам пробился граф Толстой. Вид у него был живописный: мундир на плече висит лохмотьями, лицо черно от копоти, по щеке, прокладывая дорожку в грязи, змеится струйка крови. Заметив нас — меня, потрошащего обшивку, и Кулибина, заносящего для броска пылающий булыжник, — он остановился. Маска хладнокровного командира треснула, уступив место детскому изумлению. Двое штатских, старик и ювелир, вели свою собственную, дикую войну.
Однако боевой опыт взял свое. Граф мгновенно просканировал обстановку: враг в замешательстве, строй рассыпан, внимание приковано к огню. Идеальный тайминг для контратаки.
Палаш Толстого, уже красный от работы, взлетел вверх.
— За мной! — рев, способный перекричать канонаду, отразился от фасадов особняков. — В бой!
Команда сработала. Уцелевшие гвардейцы, воодушевленные видом бегущего командира и понимающие, что огненный ад расчистил им путь, с отчаянным «Ура!» рванули вперед.
Дальше началась мясорубка. Короткая схватка, лишенная всякого романтического флера. Налетчики, осознав, что внезапность утеряна, а добыча защищена стеной огня, дрогнули. Строй рассыпался, превратившись в стадо. Они бросали оружие, оставляли раненых, пытаясь раствориться в темных переулках. Тщетно. Озверевшие от гибели товарищей егеря настигали их, вколачивая в снег. Один из нападавших, споткнувшись о труп, рухнул на колени, вскинув руки в мольбе о пощаде. Подбежавший егерь даже не замедлил шаг — влажный хруст, и сабля поставила точку.
Желудок скрутило спазмом. Я отвернулся. Кулибин без сил осел на изодранное сиденье. Свою вахту мы отстояли. Теперь работали профессионалы.
Через пару минут все стихло. По набережной слышались стоны недобитых и тяжелое дыхание победителей. Однако покой был обманчив. Сквозь шум ветра пробился новый звук — сухой треск, напоминающий уютное потрескивание дров в камине. Только уютом здесь и не пахло.
Я с ужасом выглянул в разбитое окно.
Фургон горел.
Ирония судьбы во всей красе: один из «снарядов» Кулибина, пущенный дрожащей рукой, угодил не в бандита, а прямиком в деревянное колесо, смазанное дегтем.
Огонь, раздуваемый ветром с Невы, жадно облизывал железную оковку и уверенно подбирался к дубовой обшивке.
— Туши! Снегом его! Живо! — истеричный вопль кого-то из егерей разрезал воздух.
Началась суматоха. Солдаты метались, швыряя в очаг пригоршни грязного снега. Тщетно. Ледяная каша шипела, мгновенно испаряясь, а пламя, нажравшись спирта, ползло выше, грозя уничтожить то, ради чего мы здесь чуть не умерли.
Огонь — это реакция окисления. Нет кислорода — нет горения. Задушить!
— Шинели! — заорал я, срывая с плеч свой новенький фрак. — Снимайте шинели! Накрывайте!
Рванув к фургону, я, задыхаясь от едкого дыма, с силой швырнул дорогую ткань на очаг, прижимая ее к горящей обшивке. Сукно мгновенно задымилось, потянуло паленой шерстью, зато огонь под ним забился в агонии и начал стихать.
Егеря замерли, глядя на меня как на умалишенного.
— Что встали, истуканы⁈ — рявкнул подошедший Толстой. Лицо графа представляло собой маску из крови и сажи, но соображал он быстро. — Приказ слышали⁈ Шинели долой! Живо!
Зычный командный рык подействовал. Хаос сменился слаженной работой. Солдаты, сдирая с себя тяжелые суконные шинели, бросились к машине. Мы набрасывали плотную ткань на огонь, топтали ее сапогами, перекрывая доступ воздуху, и тут же засыпали сверху плотными охапками снега. Минута бешеной возни — и все было кончено. От борта фургона валил густой, вонючий дым, но открытого пламени больше не было. Мы победили. Снова.
Наступила короткая передышка. Толстой, небрежно перетянув рану на голове оторванным рукавом, провел перекличку. Итог неутешительный: семеро убитых, трое тяжелых. Из двух десятков гвардейцев в строю осталось меньше половины. Я оказывал помощь Кулибину, огрызком своей рубахи бережно перевязывал ему руки.
— И этих посчитай, — бросил он унтер-офицеру, кивнув на трупы в черных тулупах.
Десять тел. Улов богатый.
Унтер, присев над одним из убитых, сдернул с него шапку и брезгливо поморщился.
— Я его знаю, ваше сиятельство! Это ж Рябой, с Лиговки. Головорез известный, клейма ставить негде.
Он перевернул ногой следующего.
— И этот наш, местный…
Тем временем один из выживших собирал трофеи. В охапке, сваленной к ногам графа, среди примитивных кремневых ружей и тесаков, были интересные экземпляры. Но отдельно лежали, как потом выяснилось, личное оружие графа Толстого.
Его арсенал — шесть пистолетов. Подойдя ближе, я присвистнул. Пара двуствольных красавцев. Лондон, высший класс. Профессиональный взгляд ювелира мгновенно выхватил детали: гравировка, достойная королевской коллекции, идеальная
