Ювелиръ. 1809 - Виктор Гросов
Александр не ожидал подобного. Это выглядело в его глазах как-то блекло и пошло. Он размышлял о том, насколько же Наполеона зацепил подарок русского императора. Одной фразой он низвел Россию до уровня дикой провинции, где техника — это курьез.
Александр не моргнул. Правда на мгновение в глубине его зрачков шевельнулась тень — призрак императора Павла, которого эти «просвещенные» монархи точно так же считали безумным варваром. Намек был понят. Корсиканец прощупывал почву, пытаясь понять: стоит ли за механической игрушкой реальная сила, или это блеф? Пустышка?
Русский царь улыбнулся самой знаменитой, ангельской улыбкой, которая так часто обманывала дипломатов.
— Вы совершенно правы, — его тон был мягким, словно он поверял другу тайну. — Мы всего лишь скромные ученики, с восхищением взирающие на ваш блестящий пример. И мы действительно дорожим нашими талантами. Возможно, именно их редкость заставляет нас быть… изобретательными.
Он выдержал театральную паузу, скользнув взглядом по напряженным лицам свиты.
— Но, смею вас заверить, брат мой, эта русская почва порой приносит весьма неожиданные плоды. И поверьте, далеко не только в области изящных искусств.
Никаких споров, никакой пены у рта. Только намек: «В моем рукаве есть карты, которые вам не понравятся».
Наполеон впился в него взглядом. Улыбка Александра была искренней, глаза — чистыми, как небо Аустерлица до начала бойни. Но за этой прозрачностью артиллерист почувствовал второе дно. Он ждал оправданий, а получил загадку. Византийский мальчишка снова выскользнул из капканa.
Оркестр, повинуясь невидимому знаку, грянул новую мелодию. Императоры, обменявшись дежурными любезностями, разошлись. Наполеон, скрывая раздражение за резкими движениями, направился к мадемуазель Жорж — там победы давались легче. Александр же, проводив его долгим взглядом, взял с подноса бокал шампанского и медленно отошел к высокому окну, отгораживаясь от шума бала холодной стеклянной преградой.
Финал конгресса напоминал похмелье после затяжного праздника. Карнавальная мишура осыпалась, обнажив скелет циничной геополитики. Балы отгремели. Стол Наполеона был завален сухими протоколами. Шла торговля. Талейран, ведущий свою игру за спиной императора, и русский канцлер Румянцев, упертый, как сибирский медведь, часами грызлись за каждую запятую. Польша, Босфор, Пруссия — карту Европы кромсали скальпелями дипломатии.
Бонапарт кипел, загоняя бешенство глубоко под корсиканский загар. Союз был нужен ему как воздух, и цена кусалась. Пока Испания полыхала, а Австрия точила ножи, ему требовался спокойный Восток. Приходилось платить. Финляндия, Молдавия, Валахия — он швырял эти земли на чашу весов, покупая лояльность Петербурга. Сделка была выгодной.
Развязка наступила в день подписания. В кабинете остались только четверо: два императора и их министры. На красном бархате стола, перевязанные шелковыми лентами, лежали два экземпляра секретной конвенции.
Наполеон, с лицом римского цезаря, чеканящего собственный профиль на монете, потянулся к прибору. Тяжелое гусиное перо с золотым наконечником нырнуло в массивную чернильницу. Размашистый, резкий росчерк — и бумага зафиксировала его волю. Затем, театральным жестом император протянул инструмент Александру. Примите, мол, из рук старшего партнера.
— Благодарю, — мягкая улыбка Александра не предвещала подвоха. — Но в столь деликатном деле я, пожалуй, воспользуюсь своим.
Он аккуратно отодвинул французское перо. Легкое движение руки к внутреннему карману мундира — и на свет появился странный предмет. Цилиндр из темно-зеленого, полированного до жирного блеска малахита, опоясанный золотыми кольцами. Щелчок снятого колпачка обнажил золотое перо. Никакой чернильницы. Никаких лишних движений. Александр склонился над документом и, не отрывая руки, оставил на бумаге ровную, каллиграфическую подпись. Чернила ложились идеально, без единой кляксы. Спокойно завинтив колпачок, он спрятал диковинку обратно.
Бонапарт даже забыл о величии момента. Его цепкий взгляд мгновенно оценил суть. Автономная подача чернил? Резервуар внутри корпуса? Русский царь буднично достал работающий прототип из кармана. Это было практично. Решение вековой проблемы, упакованное в камень и золото.
— Что это, Александр? — ирония в голосе француза дала трещину, сквозь которую просочилось детское удивление. — Любопытная игрушка… Дайте угадаю. Очередное чудо вашего знаменитого Саламандры?
Вопрос прозвучал как надежда. Ему нужно было подтверждение своей теории. «Один гений. Одна случайность. Исключение, подтверждающее правило».
Александр не спешил. Он словно смаковал послевкусие хорошего коньяка.
— О нет, — он позволил себе короткий смешок. — Я же говорил: земля русская щедра на сюрпризы. — Пауза повисла в воздухе, набирая вес. — Это работа другого нашего умельца. Простой старик-механик из Нижнего Новгорода. Кулибин.
Лицо Наполеона дрогнуло. Вместо одного мифического гения на сцену выводилась целая плеяда. И эти «русские варвары» создавали инструменты, опережающие французскую инженерную мысль на десятилетия. Вещи, которых не было даже у него.
Маска невозмутимости дала трещину. Он проиграл в микроскопической, болезненной дуэли умов. Александр парировал ядовитый выпад о «единственном гении». Он нанес ответный удар, небрежно дав понять: в России самородков хватает, и они создают вещи, до которых французским механикам еще расти и расти.
Русский царь, впрочем, триумфа не выказывал, ограничившись легкой полуулыбкой. Он не солгал: ручку действительно доводил до ума старик Кулибин. Но и всей правды не открыл, умолчав, что идея, чертежи и сплав принадлежали всё тому же загадочному Григорию Саламандре. Оставив «дорогого брата» блуждать в тумане догадок, Александр наслаждался своей маленькой местью.
Когда кареты разъехались и дворец опустел, Наполеон долго стоял у окна, глядя в осеннюю темноту. Формально цель достигнута: союз скреплен печатью, Австрия обезврежена, тылы прикрыты. Но вместо вкуса победы на языке горчила тревога.
Бессонница явилась за полночь. Выставив вон адъютантов, император остался наедине с остывающим камином и своими демонами. В центре стола, притягивая взгляд, стоял «Улей». Темный, совершенный, закрытый. Бонапарт подошел к нему, как подходят к спящему врагу. Импульсивно, озираясь, словно школьник, он наклонился и тихо гукнул, пытаясь голосом нащупать резонанс. Камень молчал. Попробовал выше, фальцетом — бесполезно. Раздраженно выдохнув, Наполеон схватил со столика специально оставленную флейту. Неумелые пальцы легли на клапаны. Ля… Ми… До…
Тихий, хрустальный звон. Чудо повторилось. Монолит дрогнул и распустился каменным цветком. Шесть лепестков разошлись, открывая пылающую сердцевину. Бонапарт склонился над механизмом, жадно впитывая детали. Дышал на камень — и тот теплел. Подносил свечу — и александриты наливались кровавым огнем.
Восторг длился недолго. На смену ему пришел страх
