Ювелиръ. 1809 - Виктор Гросов
Он смотрел на огненную пчелу и видел угрозу.
«Автономное перо. Акустический замок. Сплавы, меняющие цвет. Если они могут это, что еще зреет в их закрытых мастерских? Машины? Сверхпрочная сталь для пушек?»
Вывод был жесток. Нельзя позволить им сохранить этот отрыв. Монополия на гениальность должна принадлежать Франции.
Нажав на сердцевину цветка, он заставил «Улей» захлопнуться. Решение принято. Это «русское чудо» останется уникальным трофеем, курьезом в его коллекции. А источник должен иссякнуть.
Тень в углу кабинета шевельнулась, обретая очертания человека в неприметном сюртуке. Начальник тайной полиции умел появляться неслышно.
— Депеша для Коленкура, — голос Наполеона звучал сухо. Эмоции исчезли, осталась только функция управления. — Дополнить инструкции по «делу мастеров». Мне нужны полные данные на этого Григория и механика Кулибина. Слабости, пороки, связи.
Он сделал паузу.
— Далее. Подготовьте акцию прямого действия. Никакой вербовки, никаких попыток подкупа. Цель — уничтожение. Их мастерские должны исчезнуть. Пожар — самое надежное средство. Чертежи, станки, опытные образцы — всё должно превратиться в пепел. Я не потерплю в Европе иной инженерной школы, кроме нашей.
Человек в тени едва заметно кивнул, фиксируя приказ.
— А сами мастера? — вопрос прозвучал бесстрастно.
— Они — носители знания, — Бонапарт отвернулся к окну, разглядывая свое отражение в черном стекле. — А знание в данном случае опасно. Решите вопрос кардинально. Несчастный случай на производстве, уличные грабители, внезапная хворь — мне безразлично. Главное — тишина. И гарантия того, что они больше ничего не изобретут. Никогда.
Начальник канцелярии растворился в темноте так же беззвучно, как и появился. Наполеон остался один. Он провел ладонью по гладкому боку «Улья». Дипломатическая битва при Эрфурте завершилась ничьей. Но тайная война на уничтожение только что началась, и пленных в ней брать не собирались.
Глава 2
Внутри накренившейся кареты каждый удар топора по обшивке фургона резонировал в грудной клетке тошнотворной вибрацией. Били по дубу и железу, однако казалось — крушат мои собственные кости, ломая их одну за другой. Вжавшись в грязный пол и накрывая собой Кулибина, я слушал, как снаружи, всего в десятке шагов, с деловитой яростью уничтожают механизм, в который я вложил душу. Ситуация патовая. Мир сжался до клаустрофобической коробки, наполненной какофонией смерти: глухое уханье, напоминающее аритмию великана, треск ружейных выстрелов и противный, комариный визг свинца, рикошетящего от оковки колес.
Снаружи ревел ад. Ледяной петербургский ветер, прорываясь сквозь щели, смешивался с запахом пороховой гари и конского пота, создавая удушливый аромат. Фигуры нападавших превращались в зловещие тени, пляшущие на фоне белого снега.
Внезапно живой щит подо мной зашевелился. Иван Петрович, кряхтя и бесцеремонно отпихивая меня локтем, пополз к выходу. В его глазах плескалась лютая, абсолютно холодная ненависть. Это был взгляд инженера, у которого отнимают его творение.
— Не дам! — прохрипел он, его голос сорвался на визг. — Не тронь, ироды! Душегубы!
Выбравшись на сиденье, механик лихорадочно шарил глазами по салону. Взгляд метнулся в разбитое окно, на грязную мостовую, где в лужах подтаявшего снега валялся мусор. И тут в выцветшей радужке сверкнула искра. Мысль сработала быстрее инстинкта самосохранения.
Ни слова не говоря, старик с неожиданной прытью вышиб сапогом остатки искореженной дверцы. Игнорируя свист пуль, он вывалился в снежную жижу. Пригибаясь к земле, как заправский пластун, Кулибин метнулся к опрокинутым саням, где из развороченной брусчатки торчал увесистый, с две ладони, булыжник — тяжелый, холодный привет от петербургских каменотесов. Секунда — и камень уже в его руках. С шеи полетел засаленный шерстяной шарф, тут же превращаясь в импровизированную обмотку для гранита. Движения старика были быстрыми, скупыми, пугающе точными. Я не успел даже отреагировать на то, как шустро он все это провернуть. А кричать ему было уже поздно, только привлеку к нему внимание.
Но какого лешего он творит?
Вернувшись под прикрытие каретного бока, Кулибин извлек из-за пазухи свою заветную плоскую флягу. Округу тут же накрыло резким, сивушным духом первача. Жидкость щедро полилась на шерсть, пропитывая ткань насквозь.
Около кареты, привалившись спиной, лежал один из наших, он был ранен.
— Дай-ка сюда, — рыкнул он, вырывая пистолет из ослабевших пальцев стонущего гвардейца.
Я наблюдал за этим, силясь понять логику. Целиться он не стал. Взвел курок, откинул крышку пороховой полки и, поднеся ствол вплотную к пропитанной спиртом ткани, нажал на спуск.
Вспышка кремня высекла сноп золотых искр. Пары спирта, смешанные с морозным воздухом, вспыхнули с жадным шипением. «Снаряд» в руке изобретателя превратился в огненный шар. Пламя, оранжевое и живое, мгновенно перекинулось на грубые перчатки, лизнуло рукава кафтана. Кулибин взревел — боль обожгла пальцы, однако ярость оказалась сильнее огня.
Вот же безумец! Горючее. Запал. Да это же классическая зажигательная граната! «Коктейль Молотова», рожденный в 1808 году на заснеженной улице Петербурга. Старый гений, знать не знавший о финской войне и партизанской тактике, только что изобрел оружие пролетариата, повинуясь чистому наитию.
Не теряя времени, Иван Петрович выпрямился в дверном проеме во весь свой исполинский рост, превращаясь в кошмарную фигуру мстителя с пылающими руками.
— Получай, ирод! — его голос перекрыл шум схватки.
Огненный болид, вращаясь в воздухе и разбрызгивая горящие капли, описал дугу над головами сражающихся. Физика сделала свое дело: камень ухнул точно в центр группы, кромсавшей фургон.
Эффект превзошел любые ожидания. Пропитанная шерсть — сработала как напалм. Брызги горящего спирта веером разлетелись по сторонам. Один из налетчиков, облаченный в промасленный овчинный тулуп, вспыхнул, как факел, пропитанный серой. Тонкий, пронзительный вопль, похожий на крик раненой лошади, разрезал морозный воздух, заставляя стынуть кровь в жилах даже у тех, кто привык к звукам бойни. Этот звук заглушил выстрелы, став доминантой момента.
Живой факел рухнул в сугроб, катаясь и тщетно пытаясь сбить пламя, въедающееся в шкуру и плоть. Остальные в страхе отшатнулись от фургона. Еще двое, на чью одежду попали огненные брызги, лихорадочно хлопали себя по бокам, забыв о топорах. Слаженная работа погромщиков рассыпалась в хаос. Атака захлебнулась, увязнув в первобытном страхе перед огнем.
Кулибин же, словно не замечая сотворенного им кошмара, с утробным рычанием сунул дымящиеся руки в глубокий сугроб. Снег вокруг его пальцев зашипел, превращаясь в пар, пока старик яростно обтирал обожженную кожу о ледяную корку и полы собственного тулупа.
Вид вздувшихся волдырей на пальцах механика и бешеный, почти звериный блеск в его глазах сработали лучше нашатыря. Ступор, державший меня в тисках, рассыпался в
