Сергей Арбенин - Дети погибели
Комаров пристально поглядел в чистые голубые глаза городового.
– И о чём же Маков тебя спрашивал?
Кадило поднял глаза к потолку, словно вспоминая.
– О жеребце, помнится, на котором покушенец прискакал. Ещё о том, сколько я в полиции служу, и почему не сумел покушенца от барина на прогулке отличить.
Кадило замолчал.
– И всё? – спросил Комаров.
– Никак нет! Его высокопревосходительство Маков интересовались, как выглядела карета его высокопревосходительства Дрентельна…
– Что-о? – удивлённо протянул Комаров.
– Да-с. Спрашивали, видел ли я дырки в дверце, и смогу ли, в случае надобности, эту карету опознать.
Комаров привстал:
– Эт-то по какой же такой надобности?
– Не могу знать, – вскочил Кадило. – А только я сказал, что завсегда карету от другой отличу. Потому, сызмальства папаше своему помогал, а папаша на каретном дворе работал.
Комаров молча обдумывал ответ. Потом протянул как бы про себя:
– Так вот оно что… Карета…
Он снова подумал, не сводя глаз с румяного безмятежного лица. Спросил:
– Ну, и что потом?
– Потом они меня просили несколько похожих карет осмотреть.
– Это где же? – заинтересовался Комаров.
– В каретных дворах.
– Так… – нахмурился Комаров. – И с кем же ты по этим каретным дворам ходил?
– С господином Филипповым, – не моргнув глазом, тотчас ответил Кадило.
Комаров опять привскочил. Сел.
«Да ты, братец, либо большой плут, либо полный идиот! » – подумал он.
– А ты знаешь, что Филиппова убили?
– Как же! Наслышан-с!
Комаров глубоко задумался, потом, словно вспомнив что-то, спросил:
– Так вы с Филипповым нашли карету?
– Никак нет-с! Как же её найти? Разве что у жандармов спросить, – так его высокопревосходительство Маков не велел.
«Врёт! – подумал Комаров. Посмотрел в глаза городового и снова засомневался. – А зачем ему врать? Нет, не врёт…»
– Вот что, Кадило, – решил, наконец, Комаров. – Тебя сейчас отведут в одно спокойное место, ты там посидишь, подумаешь. А после о каждой встрече с Маковым подробно расскажешь писарю. Понял?
Кадило молодцевато ответил:
– Так точно, ваше высокопревосходительство!
А потом, не меняя выражения лица, вдруг спросил детски наивным тоном:
– В камеру, что ли, посадите?
Комаров поперхнулся, ещё раз внимательно поглядел на городового. Лицо Кадило выражало безбрежную безмятежность.
«Фу ты, чёрт лупоглазый! – выругался про себя Комаров. – Ну, ничего: посидишь денька два, тогда посмотрю я на твою рожу…»
И он вызвал секретаря:
– Вот что, Байков. Прикажи-ка отвести этого городового в камеру, которая рядом с уголовными.
И добавил, глядя на Кадило:
– У нас, братец, это самое спокойное место. Других не имеется.
Кадило козырнул и первым бодро вышел из кабинета.
Глава 13
СЕСТРОРЕЦК.
Июнь 1879 года.
Андрей Пресняков и Александр Квятковский – он же «Александр Первый» – приехали в Сестрорецк засветло. Побродили по городку, полюбовались видами, посидели на берегу реки Сестры. Снова обошли город, приостановились у одной из дач, громко рассуждая о погоде и прелестях загородной жизни.
Потом зашли в местную кондитерскую, которая носила милое название «Сестричка».
– Ну, что заметил? – спросил Квятковский у Преснякова, когда они расположились за отдельным столиком, который был отгорожен от залы перегородкой. На столике стояли небольшой самовар, стаканы в подстаканниках, блюдца. А в самом центре – плетёная тарелка, на которой пирамидой возвышались искусно составленные пирожные.
– У калитки той дачи человек стоял, – начал Пресняков. – В соломенной шляпе, в рубахе. Пил молоко из крынки.
– Хорошо, – одобрительно кивнул Квятковский. – А ещё?
– Неподалёку от дачи мужик у забора дрова колол. Только колол неумело, одну чурку в щепы раскрошил…
– Правильно. Ещё один шпик, – заметил Квятковский. – А ещё?
– Ещё… Ещё прогуливались две дамочки…
– Тэк-с, – Квятковский качнул головой. – Эти – вряд ли. Дамочки весьма натуральные, на шпиков не похожи. Всё? На самой даче ничего не приметил?
– Так забор же… Не видать. Ну, дом стоит, ровно без хозяев.
Квятковский наклонился через стол к Преснякову:
– А вот тут ты, братец, дал промах.
– А что? – удивился Андрей.
– А то, что в мансарде был кто-то…
Андрей, наморщив лоб, начал вспоминать.
– Не-ет… – нерешительно ответил он. – Окно мансарды закрыто, стёкла не мыты сто лет…
– А за этими стёклами человек стоял. И не просто человек. А именно тот, кто нам нужен…
– Да ну? – Пресняков удивился, пригладил усики. – Неужто ты его сквозь грязные стёкла разглядел?
– Не разглядел бы, если бы человек, стоявший у окна, не шевельнулся. Солнце в окно било, и в окне сверкнуло что-то… Знаешь, что? Очки.
Пресняков в изумлении глядел на Квятковского.
– Ты не ошибся?
– Нет. Те самые очочки, которые Баранников описал. Бороду, правда, я не разглядел…
– Значит, они его в мансарде держат.
– Точно. И во дворе, и в доме жандармы. А может, и на соседней даче, напротив, – там, где шпик дрова пытался колоть…
Пресняков присвистнул.
– Ну, ежели такая охрана… Не пройдём.
– Ну, не пройдём, так хоть всё вызнаем, – ответил Квятковский. – Жаль вот, ночи нынче коротки… Придётся в кондитерской торчать до закрытия. Так что, Андрей, давай, налегай на пирожные.
Андрей буркнул:
– Я с шоколадом люблю.
– И я с шоколадом! – ответил Квятковский. – Особенно, знаешь, шоколадные буковки люблю. С вензелями…
Он устроился поудобней, пододвинул стакан чаю.
– Однако, наедимся же сегодня шоколаду… До отвращения…
Пресняков ухмыльнулся: он уже уплетал пирожное.
* * *Кондитерская закрылась в двенадцатом часу. Было ещё светло, и Квятковский предложил прогуляться по взморью. Гуляли долго, неторопливо.
– Зря пирожными объедались… – сказал Квятковский.
– Конечно, зря: лежать на животах неудобно будет…
Наконец стало смеркаться. Они пошли к даче, выбирая окольные пути. Впрочем, по переулкам ещё гуляли дачники; из-за заборов доносились весёлые голоса, лай комнатных петербургских собачек, ошалевших на природе с непривычки. Где-то играло фортепиано, и томный мужской баритон выводил:
– «Минует печальное время,
Мы снова увидим друг друга,
И страстно-о, и не-ежно-о…»
Обойдя дачу стороной, они остановились у небольшой сосновой рощицы. Под соснами было уже совсем темно. Не сговариваясь, улеглись прямо на захрустевшую прошлогоднюю хвою.
– Видно что-нибудь? – шёпотом спросил Квятковский.
– Кусок забора да крыша мансарды. Видишь?
– Угу. Даже света не зажигают… От кого-то, значит, хоронятся.
– От нас, что ли? – удивился Пресняков.
– Да про нас они и знать не знают, – ответил Квятковский. – Нет… Я так соображаю: они от «Убивца» этого хоронятся. Сторожат, но и боятся… Хорошо бы знать, сколько их…
– Ладно, может, ещё свет зажгут. Им же есть надо, да и собак кормить. Как же без света?
* * *Время тянулось медленно, томительно. Небо никак не хотело темнеть.
Шум в городке затих. Только где-то вдали подгулявшая компания нестройно затягивала «Есть на Волге утёс…». Каждый раз обрывала песню, и начинала сначала: видно, спьяну забыли слова.
– Ты чего чешешься? – едва слышно прошептал Квятковский.
– Так мураши же, – так же тихо ответил Пресняков. – Я на самый муравейник пузом-то лёг! А пузо и без того болит. От шоколада…
Внезапно со стороны дачи послышался лёгкий стук.
– Ч-ш-ш! – зашипел Квятковский. – Видишь?
Пресняков долго вглядывался. Напрягся. Выговорил одними губами:
– Человек окно мансарды открыл… На крышу лезет.
Минуту спустя человек уже сидел, оседлав конёк крыши. Его фигура была едва различима на фоне беззвёздного, светло-белесого неба. Вот он подполз к самому краю крыши. Нагнулся. Наверное, что-то рассматривал во дворе.
Он сидел так долго, что Пресняков не выдержал – опять зачесался.
А когда поднял голову – человека на крыше уже не было.
– Где он? – выдохнул одними губами Пресняков.
– Во двор спрыгнул…
– Ловок… Так и ноги переломать можно…
Коротко взлаяла и тут же умолкла собака. Загремела цепь поводка, – и снова короткое тявканье. И тишина.
– Собак, что ли, душит? – прошептал Квятковский.
Ещё через минуту раздался приглушённый голос:
– Это вы, вашбродь? В темноте не разберу…
Едва слышный стук, возня, и снова тишина.
Потом громкий вскрик – и сразу несколько человек с топотом пробежали по двору. Внезапно раскудахтались куры, да так, что на соседних дачах подняли лай собаки.
– Тьфу ты, чёрт! Теперь не расслышишь ничего, – выругался Квятковский.
Он приподнялся, выглянул из-за ствола огромной сосны. Загорелся свет в окне противоположной дачи. Стукнула дверь.
