Ювелиръ. 1809 - Виктор Гросов
— Боюсь, однако, голова мастера ныне занята иным, — заметил Михаил Михайлович. — Ваша августейшая матушка изволила поставить перед ним задачу, граничащую с невозможным.
Уголки губ Александра дрогнули в усмешке. Характер Марии Федоровны, ее любовь испытывать фаворитов на прочность, был ему знаком лучше, чем кому-либо.
— Малахитовый гарнитур к балу? — спросил он. — Слухи дошли и до меня. Что ж, любопытно будет наблюдать, как он выпутается. Матушка умеет загонять в тупик даже самых искушенных.
— И тем не менее, он находит время для большой политики, — продолжил Сперанский вкрадчиво. — Концепция дара для императрицы Жозефины им уже разработана. Но примечательно иное, государь: исполнение сего ответственного заказа он всецело доверил своим подмастерьям.
Александр вскинул на министра внимательный взгляд.
— Всецело?
— До последнего штриха. Передал чертежи, провел наставление и отстранился. Это свидетельствует о рождении школы.
Александр медленно кивнул, глядя на пляшущие в камине языки пламени. Саламандра, буйный граф Толстой, несгораемые шкафы… Странное, почти мистическое сплетение судеб. В глазах императора этот безродный ювелир перестал быть ремесленником. В нем проступали черты иного порядка: человека, способного выстраивать структуры, организовывать хаос и подчинять себе обстоятельства. Даже дикого зверя — «Американца» — он сумел приручить и впрячь в свою телегу. Такой человек, свободный от сословной спеси и преданный лишь делу, был нужен России.
Мысль императора, сделав круг, вновь вернулась к больной теме.
— Визит сестры в мастерскую был предсказуем, — произнес он, не отрывая взгляда от огня. — Катишь обладает звериным чутьем на силу. В Саламандре она увидела творца символов. И возжелала заполучить его талант в свою свиту.
Помолчав, Александр поднялся и подошел к камину. В его позе, в повороте головы Сперанский узнал выражение стратега, нашедшего на доске неожиданный ход.
— Она жаждет гарнитур для Твери… Что ж. Это открывает перспективы. Михаил Михайлович, Алексей Андреевич, поразмыслите вот над чем.
Они подались вперед, обратившись в слух.
— Коли брак с Ольденбургским свершится, Екатерина станет полновластной хозяйкой огромной губернии. Ее «малому двору» понадобятся атрибуты власти. Не безделушки, а регалии.
Александр протянул руки к теплу, словно согреваясь от холода собственных мыслей.
— Поговорите с мастером. Пусть он займется созданием… назовем это «тверской короной». Разумеется, не в прямом смысле, упаси Бог. Но нечто, что подчеркнет ее статус. Диадема, особенная парюра, быть может, стилизованный скипетр. Пусть это станет нашим свадебным даром.
Император резко обернулся.
— Который намертво привяжет ее к Твери. Который сделает ее символом того края, а не символом московской фронды и заговоров. Пусть ее неуемные амбиции найдут выход там: в меценатстве, в устройстве губернских дел, в блеске ее собственного двора. Пусть она возомнит себя тверской царицей. И забудет дорогу в Петербург.
Сперанский едва заметно склонил голову, принимая задачу. Даже на каменном лице Аракчеева проступило нечто вроде мрачного восхищения иезуитской тонкостью замысла. Это было красиво и цинично: создать для Екатерины золотую клетку, в которой не останется места для столичных интриг.
Главным тюремщиком в этой операции, сам того не ведая, должен был стать ювелир. Григорию, еще не решившему одну невыполнимую задачу, уже готовили следующую. Ему предстояло выковать для Великой княжны позолоченные кандалы.
Глава 20
В дом я влетел вихрем, едва не снеся с ног Прошку. На растерянное кудахтанье Варвары Павловны бросил через плечо:
— Никого не пускать. Даже если сам Александр Павлович пожалует — меня нет. Умер, уехал, растворился.
Ключ с лязгом провернулся в замке кабинета, отсекая внешний мир.
Навалилась тишина. В камине уютно потрескивали дрова. В висках пульсировало.
Чтобы унять дрожь в руках, я прижался лбом к ледяному стеклу. Приложил трость к стене. Внизу, во дворе, жизнь била ключом. Кулибин, смачно ругаясь, ковырялся в своем двигателе, Илья с визгом правил режущий диск, Лука, согнувшись в три погибели, волок дрова. Все при деле. Работают. И только я застыл соляным столбом.
Слова Жуковского… «Высвободить гармонию». Звучат красиво. Попробуй высвободи ее.
Материал. Все упирается в материал. До сих пор я смотрел на малахит как на тюбик с краской. И это ошибка. С камнем нужно говорить.
Я направился в подвал. Он встретил меня прохладным полумраком. Сейф было непривычно видеть здесь, будто привет из будущего, эдакий анахронизм.
На грубых деревянных эшафотах покоились девственные глыбы уральского камня, не знавшие резца. Ладонь скользнула по холодной поверхности, считывая рельеф. В пляшущем свете фонаря узоры оживали, оборачиваясь картами неведомых архипелагов. Красота меня не интересовала. Мне нужен был ответ.
И он нашелся. В самом дальнем углу, притулившись к стене, лежал скромный по размеру кусок, зато невероятно выразительный. В его рисунке отсутствовал хаос. Там царила железная логика. Волна. Мощный, неукротимый девятый вал, навеки скованный породой. В голове все встало на свои места. Изобретать ничего не надо. Достаточно отсечь всё, что мешает волне.
В кабинет я вернулся другим человеком. Снова заперся.
Чистый лист лег на стол. Авторучка хищно клюнула бумагу. Внешний лоск подождет — я начал с нутра. С механики. Этот век любит такое, даже в ювелирном деле.
Линии сплетались в логичную сеть: системы микроскопических рычагов, эксцентрики, зубчатые передачи. Никакой лишней эстетики, голая функциональность, напоминающая внутренности хронометра. Передаточные числа, амплитуда, угловая скорость — цифры ложились на лист плотными рядами. Рождался скелет будущего чуда, его стальная душа. Я конструировал само мгновение.
Следом пошла оптика. Новый лист — новая геометрия. Углы отражения, фокусные расстояния линз, кривизна вогнутых зеркал. Я строил театр одного актера, и актером этим был свет. Ему предстояло изгибаться, фокусироваться, просачиваться через фильтры, создавая нужную иллюзию.
Лишь когда инженерный фундамент был залит и затвердел, я позволил себе набросать общий абрис. Ларец. Просто форма, без гравировки. Зато поля пестрели пометками, похожими на заклинания: «Здесь — море», «Здесь — грот», «Свет — главный герой».
Идея, запертая в двухмерном пространстве листа, требовала воплощения. Схватив чертежи, я рванул в мастерскую.
Там стояла рабочая атмосфера. Илья со Степаном, окруженные подмастерьями, колдовали над заказом Жозефины. Усталые, потные, полностью поглощенные процессом. Сейчас я стану самым ненавидимым человеком в этой комнате.
Я постучал тростью по верстаку, подзывая мастеров.
— Французский заказ на стопе, — голос прозвучал без эмоций.
Мужчины переглянулись. Илья вытаращил глаза, словно я заговорил на китайском.
— Как это, Григорий Пантелеич? Мы ж только абразив под обсидиан подобрали! Дня два еще, и…
— Забудь. Вдовствующая императрица прислала задачу, вы знаете. Сверхсрочную. Сроку — три недели.
Чертежи
